Иван Сусанин
Шрифт:
Демьян Курепа не ожидал появления высокого гостя, и даже малость опешил.
— Ты чего застыл, Демьян Фролович? Принимай яичко. Христос воскреси!
— Воистину воскреси… Токмо я не ожидал, воевода. Поднимемся в терем да похристосуемся.
И начался в хоромах переполох!
Обменявшись пасхальными яйцами с Курепой и его супругой, и совершив поцелуйный обряд, Третьяк молвил:
— А теперь в светелку.
«Вот оно что, — смекнул Курепа. — Опять за Полинку надумал взяться. Неймется воеводе. А ведь, кажись, забыл про свое намерение. И осень, и зима миновала. Курепа с облегчением
— Можно и в светелку, — кашлянув в каштановую бороду, без особой радости произнес староста.
Третьяк трехкратно облобызал Полинку в ланиты [163] , а затем вдруг, нарушая старинный обычай, жарко поцеловал ее в уста.
Полинка зарделась маковым цветом. Впервые в жизни ее поцеловал мужчина. И кто? Сам воевода Сеитов! Что это с ним? К другим сенным девушкам он лишь едва прикоснулся, а к ней?.. Что на него нашло? Присел на лавку и глаз с нее не сводит. Зазорно-то как, Господи!
163
Ланиты — щеки.
Посидел, посидел Третьяк, и, наконец, кинув прощальный, ласковый взгляд на Полинку, удалился из светелки. В сенях сказал старосте:
— Ты вот что, Демьян Фролович. Не обессудь, но завтра опять к тебе наведаюсь.
— Буду рад-радешенек, — с гостеприимной улыбкой поклонился Курепа, а у самого на душе кошки заскребли. Разорит его воевода! Сколь питий и яств надо выставить.
Но Третьяк, словно подслушав неутешные мысли старосты, молвил:
— Стол собирать не надо… Не к тебе приду, а к Полинке.
— К сенной девке?… Не уразумел, воевода.
— Не лукавь, Демьян Фролович. Всё ты уразумел. Чай, не забыл наш разговор. Завтра прибуду после обедни… Ты Полинку в горенку приведи. Потолковать с ней хочу.
— Добро, воевода.
Проводив Третьяка Федоровича до ворот, Курепа крутанул головой.
«Никак, в златошвейку втюрился [164] . То ли радоваться, то ль беду на свою голову поджидать. Народ изведает — ехидничать примется. Воевода с сенной девкой спутался! А что поделаешь? Но пересуды долго не живут, а вот Златошвейка в его хоромах едва ли задержится. Ныне воевода вновь у царя в милости. А государь, чу, земские приказы надумал порушить. Многое, чу, от воеводы будет зависеть. Уж лучше на рожон не лезть. Надо мирком да ладком с Третьяком поладить».
164
Втюрился — влюбился.
На другой день Полинка сидела в горнице и сбивчиво раздумывала:
«Демьян Фролович повелел ждать воеводу. Что у него на уме, пресвятая Богородица? До сих пор не забыть его пылкого поцелуя. А прикосновение его мягкой, шелковистой бородки?.. Почему-то сердце трепетно бьется. Отчего оно так волнуется? Никогда такого не бывало. Отчего предстоящая встреча с воеводой так будоражит ее сердце?»
Полинка не могла найти
А вот в дверях и воевода. Красивый, нарядный, улыбающийся. Лицо так и светится. Как идет к его глазам лазоревый кафтан, шитый золотыми травами. В руках — небольшой ларец, расписанный серебряными узорами.
— Здравствуй, Полинушка.
Голос душевный, ласковый. «Полинушка». Никто в жизни ее так нежно не называл.
— Здравствуй, воевода, — с поклоном, несмело и тихо молвила девушка.
— Да ты не робей, Полинушка. Не пугайся меня. Я к тебе с самыми добрыми чувствами пришел. Хочу поговорить с тобой. Давай-ка присядем на лавку. Поведай мне о себе.
— Не знаю, что и рассказывать, воевода.
— О жизни своей, Полинушка. Когда родилась, в какой семье росла, чем занимались твои бывшие родители. Вот о том, не спеша, и поведай.
И Полинка, набравшись смелости, принялась за рассказ. Третьяк участливо слушал, неотрывно любовался девушкой, и в то же время сердобольно (что с ним никогда не бывало) думал:
«Лихая же доля выпала Полинке. Сиротой осталась. Но беда ее, кажись, не надломила. Нрав у нее, знать, добрый и отзывчивый. Такая красна-девица была бы не только отменной рукодельницей, но и славной женой».
А на языке вертелся назойливый вопрос, и, после рассказа девушки, Третьяк не удержался и спросил:
— А лада у тебя есть?
— Нет, — смущенно потупила очи Полинка. — Тятенька, когда был жив, намеревался подобрать мне суженого из ремесленников слободы, да так и не успел.
— Выходит, ты ни с одним парнем не знакома, — с внутренним облечением произнес Третьяк. — Это же прекрасно, Полинушка.
— Не знаю… не знаю, воевода.
Третьяк поднялся, и вытянул из ларца колты [165] из драгоценных каменьев.
— Это тебе, Полинушка. Носи на здоровье.
165
Колты — женское украшение в виде подвесок.
— Мне?! — ахнула девушка и вовсе засмущалась. А затем подняла на воеводу свои чудесные глаза и молвила:
— Я не могу взять такой дорогой подарок. Что хозяева мои скажут, да и девушки из светелки? Нет, нет, воевода. Ты уж не серчай.
«А она не прижимистая, — с ублаготворением подумал Третьяк. — Другая бы с жадностью за колты вцепилась. И до чего ж славная девушка!»
— И впрямь не возьмешь?
— Не возьму, воевода, — твердым голосом произнесла Полинка.
— Нельзя отказываться, — улыбнулся Третьяк. — Это тебе моя мамка прислала. Помнишь, к тебе приходила?
— Мамка Никитишна прислала? — удивилась девушка. — Добрая старушка.
— От сердца чистого, Полинушка. За твои золотые руки и искусные изделья, кои поступили в мои хоромы. Так что, принимай подарок с легким сердцем.
— Благодарствую, — с низким поклоном тепло изронила Полинка и приняла колты. — Лепота-то какая, — любуясь ожерельем, добавила она.
— С мамкой выбирали. Всех именитых купцов объездили.
— Спасибо тебе, воевода, за выбор. Наглядеться не могу. Мне и во сне такое не могло погрезиться.