Иван Сусанин
Шрифт:
— Проще пареной репы. Через переулочки да закоулочки. Но кой прок?
— Бежим, Гриша. Дорогой растолкую.
Васька Грязной ведал: воевода Сеитов всенепременно постарается побывать у недужного отца. Уж такая натура у Третьяка. Свой сыновний долг он, во что бы то ни стало, исполнит, а посему надо поджидать его у родительских хором.
Начальник Сыскного приказа Дмитрий Годунов выделил Ваське шестерых доглядчиков. Не мог не выделить: царь страсть как разгневался на Сеитова
Малюта же не раскрыл тайны, иначе бы ему (коль царь изведает, что всё дело с Сеитовым он подстроил) головы не сносить.
Васька же при разговоре с государем допрежь всего доложил Ивану Васильевичу о результатах сыска во владычных землях опального архиерея Давыда. Царь хмуро выслушал, а после молвил:
— Хитро тянул в свою мошну сей нечестивый пастырь. Сидеть ему в монастырской келье до скончания живота своего.
Затем Иван Васильевич как бы ненароком вопросил:
— А как там, на Ростове воевода мне служит?
«Вот оно! — радостно подумалось Ваське. — Самая пора намекнуть».
— Во всех делах строг, великий государь. Неустанно о Ростове печется.
— Добро…Поди, жену себе подыскал?
— Пока холостяком живет… Никак еще не нагулялся… С сенными девками тешится. Великий на блуд охотник.
Лицо царя исказила злобная гримаса.
— Блуден? Да так ли, Васька?
— Своими глазами зрел, великий государь. При всем честном народе с девкой в прелюбах был. Хоть бы людей постыдился. Похотень!
Васька выболтал, что давно вертелось на языке, и испугался разгневанному лицу царя. Оно стало таким яростным, как будто Васька доложил государю о каком-то важном, сверх необычном «изменным» деле.
Царь выхватил плетку и в необузданном бешенстве принялся стегать Ваську.
Грязной, прикрывая ладонями лицо, рухнул на колени:
— За какие грехи, великий Государь? В чем моя вина?
И только тут царь опамятовался.
— Рожа твоя корявая не приглянулась. Терпеть не могу щербатые рожи. Прочь с глаз моих!
Васька хоть и оказался побит, но довольства своего не скрывал. Будет теперь на орехи этому гордецу Сеитову. Пожалел казны, так теперь живота лишишься, хе-хе. Царь придумает, за что тебе в опале быть. Дмитрий Годунов повелел сыскным людям доставить воеводу в личные покои государя. Прощайся с жизнью, Сеитов!
Но тут Ваську охватил испуг. В покоях государя Третьяк поведает Ивану Васильевичу о наущении Малюты, и тогда всё пойдет прахом. Царь весьма щепетилен в своем мужеложстве. Он всячески скрывал прелюбы с Федькой Басмановым. И Ваську, и Малюту ожидает неминучая погибель. Господи! Зачем надо было вякать о грешках Сеитова?! И как ныне шкуру свою спасти?
Долго размышлял Грязной, и тут его осенило. Подсобят все те же Годуновы. Борис Федорович (хитер же, бестия!) недавно подольстился к всесильному Малюте и женился на его дочери Марии. Борис Годунов не пожелает падения Григория Лукьяныча, да и начальник Сыскного приказа будет того же воззрения. Кому не хочется
«Тайная вечеря» состоялась в хоромах Дмитрия Годунова. Решили: Третьяка Сеитова к царю не доставлять. Сеитов должен погибнуть, но сотворить дело так, дабы комар носу не подточил. Число сыскных людей на Москве умножилось [156] .
156
Рассказом о «деле Третьяка Сеитова» послужил подлинный исторический факт.
Успокоился Васька.
На Москву еще с утра навалилась ненастье. Небо нахмурилось, затянулось свинцовыми тучами, а затем посеял надоедный бисерный дождь.
Трое сыскных, зорко поглядывающих в сторону хором дворянина Сеитова, ворчливо сетовали:
— Экая непогодь. И льет, и льет.
— Так и зазябнуть недолго.
— Чертов Сеитов!
А дождь всё усиливался. Народишко на Рождественке по домам разбрелся, а тут мокни и карауль.
— Ты вот что, Зосимка, — молвил старшой из доглядчиков. — Мы до кабака доедем, чарочкой погреемся, а ты с ворот глаз не спускай. Опосля тебя в кабак отпустим.
— Не засиживайтесь.
— Мы борзо, Зосимка.
Караульные отъехали, а Зосимка завистливо вздохнул. В кабаке тепло и развесело, людишки в подпитии. Лепота! А тут…
Мысли караульного тотчас прервались: мимо тына к воротам хором Сеитова приближались два мужика в затрапезном облаченье. Один из них был внушительного роста. Уж не Сеитов ли к дому пробирается? Но почему в таком скудном обряде?
Зосимка поспешил на коне встречу. Тьфу! Да это тот самый верзила из голи перекатной. Но с какой целью, он вокруг хором Сеитова крутится? Да еще в дождь. Уж не человек ли он Третьяка?
— А ну стой, лапотники!
Лапотники остановились.
— А скажи-ка мне, жердяй, чего тебе подле оных хором понадобилось?
Признал вчерашнего караульного и Иванка.
— Мне, мил человек, до хором никакой надобности. Господа нас не жалуют. Идем же мы к храмам Божьим.
— Храмов на Москве сорок сороков, а вы все подле оных хором третесь. Сведу-ка я вас в сыскную избу.
— Побойся Бога, мил человек. Наше дело милостыней побираться.
— Про ваше дело кнут изведает. А ну шагай опередь коня!
— В сыскную так в сыскную, — миролюбиво молвил Иванка и вдруг резко дернул коня за узду. Тот заржал, шарахнулся к тыну, взбрыкнул.
Зосимка, едва не вывалившись из седла, выхватил из кожаных ножен саблю, и в тот же миг получил удар посохом по руке, да такой сильный, что сабля выпала из его рук. Зосимка заскулили от боли. А Иванка ухватил караульного за ворот кафтана и скинул его наземь.
Привратник, заслышав шум, выглянул из оконца и ошалел: какие-то нищеброды напали на оружного всадника в темно-зеленом кафтане.