Иванов катер. Не стреляйте белых лебедей. Самый последний день. Вы чье, старичье? Великолепная шестерка. Коррида в большом порядке.
Шрифт:
Скандалами, жалобами и беспощадными актами за малейший простой Сергей все-таки добился своего: катер работал теперь по строгому часовому графику. И снова на всех летучках все чаще и чаще поминали "Семнадцатый", но никто уже не называл его Ивановым. Разве что неисправимые консерваторы из старых капитанов, да и то как-то походя, словно стесняясь. Но и Сергеевым катером тоже никто не называл.
– Не любят нас, Сережа, - с горечью сказала Еленка.
– Бабы меня совсем привечать перестали, а мужики усмехаются.
–
– Доплаваем навигацию, снимут выговор, сыграем свадьбу, а там поглядим. Может, и подадимся отсюда: в Сибири рек много…
Он говорил о Сибири, о тамошних заработках, а Еленка ничего не соображала. Она глядела на него во все глаза, и лицо его двоилось, расплывалось перед нею, потому что слезы мешали смотреть.
Вот так он впервые сказал о свадьбе. И именно потому, что сказал вскользь, среди других дел, Еленка поняла, что это серьезно. Она удержала себя, не кинулась на шею, а, спрятав слезы, стала обстоятельно обсуждать предполагаемую жизнь в Сибири.
Она научилась угадывать его желания и хватать на лету то, что он только собирался сказать. Сергей смело нагружал ее работой, научил водить катер, посылал в диспетчерскую за нарядами или в контору с рапортичками. Вначале она очень не любила эти поручения, стеснялась, но постепенно страх перед людьми прошел, она стала держаться свободно, и Сергей не шутя утверждал, что через год сделает из нее помощника капитана.
– Главное, людей не бойся, - поучал он.
– Пусть лучше они тебя боятся.
Но хозяйство все разно оставалось на ней, и обычно, сдав рапортички, Еленка бежала в магазин. Она привыкла все делать на рысях, но в то утро, завернув за угол, сразу остановилась.
Прямо на нее, тяжело ступая, старый шкипер вел на веревке рыжую телочку с белой звездочкой на лбу. Он молча угрюмо смотрел перед собой, и Еленка попятилась, вжимаясь в стенку дома.
– Здравствуйте.
– Здорово.
– Шкипер, не глянув, прошел мимо. Но старуха остановилась. Долго жевала бледными тонкими губами, серьезно и строго смотрела на Еленку.
Потом спросила:
– Чего же не заходишь-то?
– Да вот замоталась, - жалко бормотала Еленка, спиной чувствуя, что шкипер тоже остановился и тоже серьезно и строго смотрит на нее.
– Вдвоем мы теперь на катере-то.
– Вышло нам решение, - словно не слыша ее, спокойно сказала Авдотья Кузьминична.
– Приказано с баржи съехать и не жить там больше. А жилье наше порушат и сделают склад.
– А вы как же?
– Комнату дают. В новом доме.
– Вот такие, значит, Еленка, пироги, - сказал шкипер, закуривая.
– Так что приходи на новоселье.
– А ее куда же?
– растерянно спросила Еленка.
– Продавать ведем, - сказала старуха.
– Да. Продавать. В комнате не поместишь.
– Зря, выходит, мы страдали на Лукониной топи, - вдруг
– И рад бы погоревать, да больно радостно тогда было. Больно радостно.
Он повернулся, тронул веревку, и рыжая телочка покорно двинулась за ним. Старуха пожевала губами, сказала безразлично:
– Заходи.
И пошла, не оглядываясь, а Еленка долго еще стояла у бревенчатой стены, смутно ощущая вину. Она невольно вспомнила об Иване, и реальная вина перед ним переплелась с этой виной, выросла, обрушилась на нее, разом сметая все ее личные мелкие радости и удачи. Она опустилась на пыльную траву, закрыла лицо руками: очень хотелось поплакать, но слез не было.
Просидев так с час, Еленка встала и пошла на катер. Выплакаться не удалось, и все запеклось внутри и огрубело.
На катере был Пронин. Еленка еще издали заметила его, но даже не поправила волосы: сегодня ей было не до Володьки.
– Ну почему я?
– раздраженно спрашивал Сергей.
– Почему водометный не послать?
– Потому что он здесь плавал, а не на водометном, - сухо сказал Пронин.
– И кончай этот недостойный торг, Прасолов. Значит, гирлянды, постамент… Здравствуйте, товарищ Лапушкина.
Еленка сухо кивнула, спустилась в кубрик. Тут вспомнила, что забыла зайти в магазин, но идти никуда не хотелось. Выскребла остатки, поставила обед. Катер уже куда-то шел, что-то цеплял, Сергей привычно с кем-то собачился, а она, машинально помешивая суп, все думала о стариках и Иване, и впервые за последнее время об Иване больше, чем о ком-либо другом.
– Заболела, что ли?
– спросил Сергей за обедом.
– Знаешь, Сережа… - Она поколебалась, стоит ли говорить.
– Знаешь, стариков-то с баржи выселили.
– Не выселили, а комнату в новом доме дали, - весомо сказал он.
– Комнату, понимаешь? Нам вот с тобой не дали, а им - дали.
– Да зачем им комната?
– с тоской сказала Еленка.
– Жизни они привычной лишились, вот ведь что.
– Ну, не преувеличивай!
– Он отмахнулся.
– Жизнь у нас одна: советская. А не кулацкая. Об этом не забывай.
– Господи, ну какая там кулацкая, какая?
– Ну, ладно, хватит!
– резко прикрикнул он.
– Слышал я их песни и знаю, что говорю. И правильно, что хозяйство их ликвидируют…
– Нет, не правильно!
– вдруг крикнула Еленка и встала.
– И не кричи на меня. Не кричи, понял?…
Долгожданные слезы хлынули из глаз, Еленка ничком упала на диван. Сергей закурил, сказал мягко:
– Ладно, не обижайся. Извини. Нервы, знаешь. Наряд на завтра хороший был, да сорвался, из графика нас вышибли.
– Он потоптался, не зная, что еще сказать.
– Я в контору схожу, а ты побудь: плотник должен прийти.
Плотник пришел к концу смены. Еленка услышала чужие шаги, насторожилась, но он окликнул: