Иванов катер. Не стреляйте белых лебедей. Самый последний день. Вы чье, старичье? Великолепная шестерка. Коррида в большом порядке.
Шрифт:
– Слово предоставляется Бурлакову!…
Стихло в зале. Иван медленно поднялся, долго шел по проходу. Стал возле стола, растерянно оглядел зал.
– Все правильно.
И замолчал. И собрание молчало, ожидая, что он еще скажет. Потом Пронин спросил:
– Все, Иван Трофимыч?
Иван посмотрел на него невидящими глазами, тихо сказал:
– Подлец он. Неужели не видите?
В зале зашумели:
– Что он сказал?…
– Громче, Трофимыч!…
–
– Никого не щадит: ни стариков одиноких, ни Пашу. Разве ж можно так? Разве можно за счет чужого несчастья?… Да волк он!…
– Давайте без оскорблений, - сказал Антон Сергеевич.
– Вину свою признаете?
Иван крепко сжал челюсти. Глянул через плечо:
– Нет.
– Как нет?… Сам же только что сказал, что правильно…
– Все правильно, а вины моей нет, - упрямо повторил Иван.
– Нет моей вины, не признаю.
И, шаркая, пошел на место. В зале молчали.
– Странно мне Бурлакова слышать!
– вскочил вдруг Антон Сергеевич.
– Знаю его давно, считал, что хорошо знаю, а выходит, не знаю совсем. Удивил ты меня, Иван Трофимыч. У тебя получается, что правду товарищам сказать - подлец, а сено украсть у колхоза - друг!
И сел на место. Сергей с облегчением расправил плечи и откинулся к спинке стула. А собрание по-прежнему помалкивало. Пронин оглядывал зал.
– Ну, товарищи, кто хочет высказаться?…
– Я хочу высказаться, - сказал Николай Николаевич.
Он не пошел к трибуне, а, выйдя к рампе, остановился против Сергея. В зале вдруг стало очень тихо, и в этой тишине Николай Николаевич негромко спросил:
– Почему вы уволились из Саратовского порта, Прасолов?
– Я уволился по собственному желанию.
– В середине навигации?
– Смешной вопрос!
– крикнул Сергей.
– Захотел и уволился!…
– Я все равно выясню это.Прасолов. Выясню!
– Николай Николаевич повысил голос.
– А вот к Бурлакову у меня вопросов нет. Я Бурлакова с детства знаю. И вы знаете!…
– Точно!
– восторженно и звонко крикнул Вася и зааплодировал.
В зале зашумели, а к столу уже шел угрюмый бригадир плотовщиков Андрей Филиппыч. Стал рядом с трибуной, привычно расставив ноги, нахмурился.
– Трофимыча не оправдываю. Нет. Дров, понимаешь ли, много. Наломал, значит, без надобности. Солярка, значит, и матрос этот. Так. Опять же - сено. Вот главный вопрос! Моя скотина или колхозная - она все одно по несознательности жрать просит. А корма где?
– Не о кормах же у нас вопрос, Андрей Филиппыч, - сказал Пахомов.
– Давай ближе к теме.
– К теме?… - Плотовщик вздохнул, потоптался.
–
Зал неожиданно рассмеялся.
– То-то вот и есть. Осудим мы его, конечно. И правильно. А только так скажу: если мне, не дай бог, нужда какая припрет, так я не к тебе, парень, побегу, хоть ты тут рвал на грудях тельняшку. Я к Трофимычу побегу понимаешь ли…
Последние слова потонули в аплодисментах. Сергей уже не поднимал глаз.
– Да жук он, Прасолов этот!… - кричали из зала.
– Ну, не скажи, похитрее: правду-матку резал - аж кровь хлестала!…
– Гнать его, сукиного сына, товарищи!…
– Врете!
– вдруг выкрикнула Еленка, вскочив.
– Врете вы все потому, что струсили! Вам правду в лицо сказали, а вы, тараканы несчастные, гнать за это, да? Друг за дружку стоите, друг дружку покрываете, а как чужой кто, так - вон, да? Вон?!
Она рванулась к выходу, не сдерживая слез. В президиуме поднялся директор.
– Это все - нервы, - негромко сказал он.
– А вот - документы. Два письма: копии адресованы в обком и в газету "Водник". И вот что сказано в этих письмах. Первое: обман с горючим и приписка моточасов капитаном Бурлаковым. Второе: о несчастье с Федором Никифоровым. Говорится, что несчастье это произошло потому, что капитан Бурлаков не справился с катером из-за больной ноги. Поэтому автор письма требует привлечь Бурлакова к суду…
– Кем подписано?
– крикнул Вася.
– Кто подписал?
– Письма анонимные.
– А анонимные - так в гальюн их!…
– Тихо!
– крикнул Пахомов.
– Тут не орать, тут думать надо, товарищи дорогие!…
После долгих споров обоим - и Бурлакову и Прасолову - записали по выговору, и Сергей при людях с трудом сдержал радость.
Собрание кончилось. Все повалили к дверям, шумно переговариваясь. Михалыч, Вася и Андрей Филиппыч задержались у выхода, поджидая Ивана, но он прошел мимо, остекленело глядя перед собой.
Следом спешил кадровик. Выскочил в густую темь, крикнул:
– Трофимыч!…
Иван не отозвался. Николай Николаевич догнал, тронул за плечо.
– Пройдемся, что ли? Духотища в зале-то.
Иван молча пошел за ним. Они вернулись за крайние порядки, вышли на песчаный берег. Мерно плескалась вода, на фарватере светились бакены. Тишина сонно висела над рекой.
– Брюхо болит, спасу нет, - сказал Николай Николаевич.
– Будто до сих пор там тот штык поворачивают.
– Полежал бы, - глухо, без интонации сказал Иван.