Иванов катер. Не стреляйте белых лебедей. Самый последний день. Вы чье, старичье? Великолепная шестерка. Коррида в большом порядке.
Шрифт:
– Как это?
– растерялся Иван.
– Бери Нюрку, а, Трофимыч? Она здоровая, она детей тебе нарожает, полную избу детей. Уходит тебя, дом тебе сделает…
– Да что ты, Михалыч, что ты, погоди. В отцы ведь я ей…
– Какие отцы, какие? И не думай об этом, Трофимыч, не думай! Ты еще - ого, орел еще! Детишки пойдут - только называть поспевай.
– Да погоди, Михалыч.
– Ну, чего годить-то? Девка - как яблочко, и мастерица, и по дому, и песни играет, не хуже Еленки…
Он вдруг замолчал, точно споткнувшись об это
– Вот именно, Михалыч. Именно что так.
– Да говорят, она… - Михалыч опять запнулся.
– Знаю. Все знаю: сама мне сказала. А только нет мне без нее жизни, Михалыч. Нету. Хоть и чужая она теперь, а все равно - тут она, со мной. Так что не гожусь я в женихи, друг ты мой. Не гожусь…
С ремонтом управились быстро: Сергей не вылезал из цеха, работал за двоих, исхудал, измотался, но "Семнадцатый" вступил в строй куда раньше намеченного срока.
– Ну, теперь повертимся!
– радостно говорил Сергей.
– Теперь, девочка, конец сонному царству!
Вертеться действительно приходилось, но Сергей был отличным организатором. Каждый вечер он надолго уходил в диспетчерскую, обзванивал участки, всеми правдами и неправдами добивался удобных нарядов и загодя составлял график. До минимума сократил простои, беспощадно строчил акты за малейшее опоздание, не стеснялся звонить и самому директору. Нажил врагов, но в первую же декаду вдвое перевыполнил план.
Случалось, что на руле стояла Еленка. Сергей настойчиво учил ее, втолковывал правила, знакомил с двигателем. Вначале Еленка боялась штурвала, от страха делалась бестолковой, но Сергей был неумолим:
– Полегонечку, девочка, полегонечку!
Теперь он все чаще называл ее девочкой. Еленке не нравилось это новое обращение: в нем не было ни ласки, ни тепла, и внутренне она чувствовала, что это - просто привычка, что таких "девочек" у Сергея было хоть пруд пруди. Но не умела с ним спорить, боялась насмешек, со страхом вспоминала его сухие, жесткие глаза, что глянули на нее в то воскресенье, когда ездили на острова. Она хотела мира, тихой семейной радости. Ей казалось, что в этом и заключается счастье, и когда Лида в упор спросила, счастлива ли она, Еленка, не задумываясь, ответила:
– Очень!
– А жениться думает ли?
– Некогда сейчас, - отвернувшись, сказала Еленка.
– Вдвоем ведь работаем. И комнаты пока не дают. Вот когда дадут…
– Он так сказал?
– Сказал, - соврала Еленка и покраснела.
Они встретились у магазина. Еленка поздоровалась, хотела шмыгнуть мимо, но Лидуха так некстати завела этот разговор.
– Нет, ты не думай, он хороший, - поспешно добавила Еленка, испугавшись, что Лида правильно истолкует ее смущение.
– Только трудно ему сейчас.
Лида странно усмехнулась, промолчала, и Еленка, краснея и запинаясь, стала неуклюже переводить разговор: спросила, нашел ли Вася мотор.
– Нашел, - сказала Лида.
– Глубоко только: три метра с половиной. Катер нужен:
– Так сходим!… - Еленка очень обрадовалась.
– Хоть завтра сходим туда на нашем…
Лида поблагодарила, но Еленка, загоревшись, обещала любую помощь, и Лидуха заулыбалась. Расстались почти как прежде, договорившись, что завтра после работы Сергей подгонит "Семнадцатый" к топлякоподъемнику.
– Никуда не пойдем!
– резко перебил ее Сергей, когда она рассказала ему о встрече.
– Как же можно?… - растерялась Еленка.
– Вася ведь к нам тогда шел, из-за нас ведь все. И обещала я: ждут…
– Подождут и перестанут, - отрезал Сергей.
– Пусть оформляет через диспетчерскую: дадут наряд - пойду.
– Нет, завтра пойдем!… - крикнула Еленка.
– Люди помочь просят, а ты - наряд, диспетчер!… Пойдем, и все. Как прежде ходили, при Иване Тро…
Она вдруг осеклась, замолчала, опустила голову.
Сергей молча курил за столом.
– Вот что, Еленка, - сказал он наконец, и Еленка опять увидела его жесткие, словно застекленные глаза.
– Заруби на будущее: против меня ни полслова. Я здесь хозяин, я один решаю.
– А я, выходит, никто?
– А ты знай свое место!
– крикнул он.
– И цени его, пока я выводов не сделал!…
И опять Еленка не спала, тихо ворочалась, вздыхала. Думала, по дням перебирала всю небогатую жизнь с Сергеем, прикидывала, пыталась понять. Ничего не поняла, но то ли от усталости, то ли от жалости к себе решила, что погорячилась.
Теперь у Ивана было много свободного времени. Он привык работать от зари до зари, а здесь, на новой работе, освобождался в четыре, запирал за рабочими двери мастерской и тоскливо плелся в свою комнатку. Забот не было.
Эти длинные пустые вечера он проводил в гостях. Но к Михалычу часто ходить стеснялся, помня последний разговор и боясь его продолжения. Федор теперь с азартом чинил будильники, но лучше ему не становилось, и Иван с болью отмечал, как угасает на его глазах волжский богатырь, шутя поднимавший когда-то по восемь пудов. Все чаще ловил он на себе тоскливые взгляды Паши, ежился под этими взглядами и после подолгу не мог уснуть в одинокой комнатке: стоять бы тогда Федору на полшага правее…
Неуютно было ему и у стариков. Нет, ни в чем они не винили его, и радушие их по-прежнему умиляло старинным хлебосольством, но тревога, поселившаяся на барже, не могла не касаться его, и опять он чувствовал себя виноватым. Шкипер ходил по начальству, просил позволить дожить жизнь так, как она сложилась, но ничего не добился.
– Разберемся.
– Такие, значит, дела, Трофимыч, - подытожил старик, когда они курили на барже.
– И как они там разберутся и когда - не ведаю. А ведать бы должен, потому что ежели, скажем, решат, что съезжать нам, это одно, а ежели дожить тут дозволят, так ведь сено добывать нужно. Тут ведь на орла да решку не кинешь, тут заранее знать надо.