«Ивановский миф» и литература
Шрифт:
Все это надо непременно иметь в виду, говоря о поэтическом дебюте А. Ноздрина, который лишь сравнительно недавно стал представляться далеко не столь элементарным, как это следовалоиз работ, где автор «Старогопаруса» (название итоговогопоэтического сборника Ноздрина, вышедшего в 1927 году) рассматривался исключительно как поэт пролетарский, в стихах которого «можно немало найти ценных иллюстраций к отдельным моментам и эпизодамрабочего движения в краю ткачей» [105] . Исследование поэтических традиций, определивших ранее творчество Ноздрина (1890-е годы) помогает понять не только особенности его самобытной поэзии, но и открыть какие-то важные черты творческой личности ивановца, оказывающейся в конечном счете шире и глубже конкретного стихотворного результата.
105
Сокольников М. П.
Конечно, главным поэтическим именем среди русских поэтов было для Ноздрина имя Некрасова. Некрасовские темы в его ранней лирике распознаются без труда. Вот стихотворение «Деревня Небываловка», которое самим названием отсылает к поэме «Кому на Руси жить хорошо». Перед нами поначалу разворачивается картина идеальной деревни, «богатого угла родины», где царствует свободный труд. И это несуществующее идеальное пространство противопоставляется «горемычной стороне» — реальной деревне Небываловке. Стихотворение завершается выдержанным в некрасовском духе декларативным отказом от «чистой лирики», от наслаждения красотами природы до тех пор, пока, существует социальная несправедливость, народное горе:
И здесь природой величавой Мне стыдно душу услаждать, Где проливают пот кровавый, Лишь можно слезы проливать.Гражданская некрасовская нота, связанная с борьбой поэта за «честь России», проходит через все ранее (и не только раннее) творчество Ноздрина, но молодой стихотворец корректировал эту ноту влиянием на него тех поэтов-восьмидесятников, в творчестве которых звучала нота разлада не только с действительностью, но и с собственной душой. Ему нравился С. Надсон, который казался ивановцу «рыцарем дня», который «пал жертвой темной ночи». Вспоминая о своем поэтическом кумире юности, Ноздрин писал в стихотворении 1912 года:
Конь рыцаря был палачом исхлестан, И рыцарь мой с коня осмеянный сошел… Но на пути любви, заветов светлых истин Он жив, и жизнью дня звучит его глагол.Среди своих «хороших руководителей» в поэзии Ноздрин называет Фета. Действительно, особенно в «природной» и «любовной» лирике молодого поэта отголоски фетовского «чистого искусства» часто дают о себе знать, свидетельствуя о стремлении Ноздрина вырваться за рамки житейской эмпирики. Во многих его ранних стихах ощутима та недосказанность чувств, «музыкальные» порывы души в неизвестное, которыми притягивала к себе поэзия Фета многих тогдашних молодых поэтов, ищущих новых путей в литературе. И здесь Ноздрин вольно или невольно оказывался среди тех, кто по-своему поддерживал поэтические новации нарождающегося символизма.
Белые клавиши, белые ландыши Снова я вижу у ней. Белые ландыши, белые клавиши Полны могучих речей… Речь ароматная, речь благодатная Нежно слилися в одно, — Речь благодатная, речь ароматная Льется любовью давно.Перекличка этого стихотворения с «Песней без слов» («Ландыши, лютики. Ласки любовные») К. Бальмонта несомненна. Тот же образный ряд, тот же ритмический рисунок.
Однако мы бы ошиблись, если бы свели ранее творчество Ноздрина всего лишь к формальному подражанию новейшим поэтам. Ведь не кто иной, как Валерий Брюсов, «вождь русского символизма», разглядел в тогдашнем стихотворчестве ивановца «очень оригинальную поэзию» [106] . Из присланных Ноздриным стихов Брюсов составил для печати поэтическую книгу «Поэма природы», в рекламном проекте к которой, в частности, говорилось: «В авторе легко усмотреть что называется „самоучку“, но произведения его поражают стихийной силой таланта. Г. Ноздрина можно назвать Кольцовым, пишущим в духе Тютчева» [107] .
106
Письма В. Я. Брюсова к Перцову (1894–1896): К истории раннего символизма. М., 1927. С. 70.
107
Письма А. Е. Ноздрина к Брюсову, 1895–1898 / Вст. ст., публ, коммен. С. Н. Тяпкова // Валерий Брюсов и его корреспонденты.
Брюсову хотелось видеть в стихах Ноздрина своеобразное подтверждение закономерности возникновения символизма в России, его связь с народной почвой, явленной в лице ивановского «самоучки». И для этого были основания.
Среди природы я дежурный. За всем слежу, за всем смотрю. Люблю я дня покров лазурный И после бледную зарю. Моя дежурка — мир громадный… О, я величие люблю! И только смерти беспощадной Свой пост покорно уступлю.Человек включается в этих стихах в космический план мироздания. Символисты, как известно, подхватили тютчевскую идею двойного бытия природы, но осложнили ее мотивом двойного бытия самой личности. Намек на такую раздвоенность есть и в приведенном стихотворении. Но вместе с тем, в отличие от ранних символистов, Ноздрин не хочет терять земной определенности поэзии. Отсюда и образ «моей дежурки», который вбирает в себя и реальное, рабочее пространство, и одновременно становится «громадным миром», центральным местом во Вселенной.
Брюсову хотелось, чтобы в ноздринской поэзии получили дальнейшее продолжение именно символистско-декадентские начала. Но здесь, как говорится, нашла коса на камень. Ноздрин был слишком «восьмидесятником» и не мог изменить своим первоначальным поэтическим устремлениям, где преобладало желание примирить «гражданскую» и «чистую» поэзию.
Объясняя в своих мемуарах «Как мы начинали» свой отход от Брюсова и, в частности, нереализованную попытку издания книги «Поэма природы», Ноздрин писал: «Повторилась моя авторская застенчивость, пугала меня и упадочность некоторых стихотворений предполагаемой книжки, и явное противоречие — несходство моих обычных настроений с переданными в ней, где я собирался
Плыть к островам небывалого, К гавани вечной весны, Где меня ждут как усталого Гостя холодной страны.Не отвечали моим настроениям и такие стихи задуманной Брюсовым книжки:
Мы робко с волною воюем, Возможно ли здесь устоять, Где бурный прилив неминуем, А пристани нет, не видать!Стихи эти были петербургского периода моей переписки с Брюсовым, словарь и образы которых были навеяны Финским заливом, его пристанями, судами и братанием на этих пристанях рабочих с иностранцами-матросами. Но в этих стихах была и полная моя оторванность от излюбленной моей тематики родного рабочего города» [108] .
108
Ноздрин А. Как мы начинали. С. 182.
Конечно, с одной стороны, Ноздрин оценивает здесь свои ранние стихи с высоты времени (очерк «Как мы начинали» был напечатан в 1934 году), с «позиции класса, не только победившего политически, но и ощущавшего себя к тому времени доминирующим в искусстве» [109] .
С другой же стороны, «тематика родного города» уже тогда осознавалась им как одна из важнейших особенностей его поэзии. Встреча с Брюсовым поставила молодого поэта перед выбором: новое модернистское искусство или развитие традиций Некрасова и поэзии восьмидесятых годов под углом усиления в них революционно-демократических идей. Ноздрин выбрал второе. Показательно его прощальное письмо Брюсову, представляющее собой поэтический отклик на отъезд мэтра в Крым. Этот отъезд осмысляется Ноздриным как расхождение поэтических путей. Один поэт устремляется в «прекрасную Тавриду», в горные выси. Другой едет в рабочий город, где живут замученные каторжным трудом люди.
109
Тяпков С. Н. Ранние стихи Авенира Ноздрина. С. 49.