Из Астраханской губернии
Шрифт:
Скоро разговоръ завязался между всми сидящими въ вагон, и какъ-то коснулся до исторіи донскаго козачества.
— Мы вдь, прозываемся Ермаковцы, говорилъ одинъ отставкой козакъ:- мы называемся Ермаковцы, по Ермаку Тимофеичу.
— Какой такой Ермакъ Тимофеичъ? спросилъ мой спутникъ:- богатырь, что ль, какой былъ?
— Большой былъ богатырь!..
— Гд же онъ силу свою оказывалъ? спросилъ другой мои спутникъ.
— А видишь ты: была баталія… Да, нтъ! надо сначала теб разсказывать… Донцы и теперь — оторви головы: человка убей — свои не выдадутъ… Да вотъ недавно: мужичку наняли стадо стеречь, а она отъ нашихъ двокъ и стала парней отбивать!.. Такъ что-жь, ты думаешь, наши двки съ ней сдлали?..
Козакъ пренаивнымъ образомъ разсказалъ, даже со смхомъ, какъ козачки-двки мучили мужичку. Какъ мучили
— Да вдь такъ проучили эту погань, что и по сю пору, вотъ ужь третья недля, не встаетъ съ постели, а можетъ и не встанетъ. Пошли было жаловаться на нашихъ двокъ, да рожна и взяли: наши своихъ не выдадутъ ни за что; сказали, что молодыя двчонки съ ней поиграли — вотъ теб и вся не долга!..
— А что-жь Ермакъ Тимофеичъ? спросилъ мой спутникъ: — ты про Ермака припомнилъ.
— Я къ тому и рчь веду… Такъ вотъ каковы наши донскіе козаки!.. Теперь сорви головы, а прежде!.. Вотъ этотъ самый Ермакъ, чего-чего онъ ни длалъ!.. Соберетъ, бывало, шайку, да не тайкомъ, не въ тихомолку, а какъ есть при всемъ народ собиралъ себ товарищей. Пройдетъ, бывало, во станиц, да крикнетъ: «козаки-атаманы!.. Есть ли здсь охотниковъ идти по мной на Волгу рыбу ловить?» — Къ нему, какъ комары на огонь, вс и лзутъ!.. Соберетъ шайку, да и на Волгу!.. Такъ ужь у нихъ своя воля: безъ оброка ни одного судна не пропустятъ; объ купеческихъ и говорить нечего; разъ бжало царское судно съ царской казной — и тому спуску не далъ: все до чиста обобралъ!.. Царь и распалился гнвомъ великимъ: — «подать, говоритъ, ко мн Ермака!..» только вышла у вашего царя война съ какимъ-то другимъ королемъ или султаномъ, но знаю, а врать не хочу… Пошла баталія; бились, бились, видитъ нашъ царь: дло плохо, наша неустойка… Отколь ни возьмись Ермакъ Тимофеичъ — яснымъ соколомъ прилетлъ съ своими товарищами, козаками-атаманами, на подмогу вашему царю… Да наскочилъ Ермакъ-то Тимофеичъ съ флангу, съ боку то-есть…
— Знаю, знаю, проговорилъ мой спутникъ нетерпливо:- знаю.
— Да какъ сталъ Ермакъ-то королевское войско лупить… Царское войско впереди, а Ермакъ съ боку, да и задку прихватилъ!.. Какъ со всхъ сторонъ обступили королевское войско, такъ всхъ и побили, ни одного живаго не оставили, никого и въ полонъ не брали, всхъ смерти предали. Кончилась баталія, царь и спрашиваетъ: «кто мн помогу далъ? Позвать того человка мн!» Позвали Ермака къ царю. «Что ты есть за человкъ?» спрашиваетъ царь. — Я, говоритъ, Ермакъ, ваше императорское величество. — «Тотъ Ермакъ, что всю царскую казну ограбилъ?» спрашиваетъ царь. — Тотъ самый, ваше императорское величество. — «Та вина теперь теб Ермаку отпущена, говоритъ царь: только впередъ не балуй! А теперь скажи ты мн: какимъ чиномъ мн тебя пожаловать?» А Ермакъ ему: «никакого чину мн не надобно; а пожалуйте насъ, ваше императорское величество, всхъ донскихъ козаковъ тихимъ Дономъ». Царь и пожаловалъ насъ донцовъ тихимъ Дономъ, оттого мы и прозываемся донскими козаками, а по Ермаку Тимофеичу — Ермаковцами. Кликни любому донскому козаку: «эй, Ермаковецъ!» — сейчасъ откликнется: «что скажетъ, теб надобно?» Право такъ!.. Хохлу скажешь: «эй, хохолъ!» — осерчаетъ, изругаетъ, пожалуй на драку пойдетъ! А назови Мазепой — и бги скоре: сейчасъ драться станетъ. А нашего козака назови козакомъ — «эй, козакъ!» откликнется; скажи «эй, Ермаковецъ!» тоже откликнется, разв только что засмется, а ничего, какъ есть ничего, и не осерчаетъ, да и серчать-то не изъ чего!..
— Да, мы съиздавна Ермаковцы, заговорилъ козакъ-зеленая шуба. — Пошли отъ Ермака, стало и есть Ермаковцы. И посл были воители, только по тмъ прозвища не проложено.
— Кто-же еще былъ? спросилъ кто-то.
— Да вотъ, хоть Пугача взять…
— Тоже богатырь былъ?
— Тоже воитель былъ храбрый.
— Кто-жь этотъ Пугачъ былъ?
— Говорю, воитель храбрый, простой козакъ, нашъ донской, а по прозвищу Емельянъ Пугачевъ — храбрый воитель, только пилъ ужь очень крпко.
— Не такъ давно: моя бабушка его видть не видла, а слышать слышала его рчи… на полъ-аршина отъ него была, и того меньше, а видть не видала! прибавилъ козакъ-зеленая-шуба.
— Какъ такъ?
— А вотъ какъ: бабушка моя взята изъ Дубовки; когда подъ Дубовку подходилъ Пугачъ,
— И много бабушка ваша разсказывала?
— Сама-то она почесть Пугача-то и не слыхала: цлыя сутки подъ поломъ дрожмя продрожала: ей было только про свою душу помнить, а посл, что отъ людей слышала, она и разсказывала намъ; мы еще тогда ребятишками были.
— А зврь былъ этотъ Пугачевъ?
— Нтъ! человкъ былъ добрый! Разобидлъ ты его, пошелъ противъ него баталіей… на баталіи тебя въ половъ взяли; поклонися ты ему, Пугачеву, вс вины теб отпущены и помину нтъ!.. сейчасъ тебя, ходи ты солдатъ, — а солдаты тогда, какъ двки, косы носили, — сейчасъ тебя, друга милаго, по-козацки въ кружокъ подржутъ и сталъ ты имъ за товарища… Добрый былъ человкъ: видитъ, кому нужда, сейчасъ изъ казны своей денегъ велитъ выдать, а детъ во улиц, и направо и на лво пригоршнями деньги въ народъ бросаетъ… Придетъ въ избу — иконамъ помолится, старымъ крестомъ, такъ поклонится хозяину, а посл сядетъ за столъ. Станетъ пить — за каждымъ стаканчикомъ перекрестится!.. Какъ ни пьянъ, а перекрестится!.. Только хмлемъ зашибался крпко!..
— Ну, а кто пойдетъ супротивъ его, возьмутъ кого въ полонъ, а тотъ не покоряется — тогда что?
— Тогда что: кивнетъ своимъ, — т башку долой, т и уберутъ!.. А когда на площади или на улиц судъ творилъ, тамъ головъ не рубили, такъ кто какую грубость или супротивность окажетъ — тлъ вшали на площади тутъ же. Еще Пугачъ не выходилъ изъ избы судъ творить, а ужь вислица давно стоитъ. Кто къ нему пристанетъ, ежели не козакъ — по-козацки стричь; а коли супротивъ его — тому петлю на шею!.. только глазомъ мигнетъ, молодцы у него пріученные… глядишь, ужь согрубитель ногами дрыгаетъ…
Козаки, здсь бывшіе, только поддакивали, да никому и въ голову не приходило оспаривать доброту Пугачева. Пугачевъ Пушкина въ «Капитанской дочк» взятъ изъ мстныхъ разсказовъ; онъ помнилъ заячью шубу Гринева, и въ тоже время кивнулъ своимъ ребятамъ: «убрать старуху!»…
— А про Стеньку Разина небось не скажетъ ни слова! шепнулъ я своему спутнику.
— А кто такой Стенька этотъ Разинъ? спросилъ тотъ меня съ большимъ любопытствомъ.
— Спроси у козаковъ.
— Скажите пожалуйста, обратился мой спутникъ къ козакамъ:- кто такой былъ Стенька Разинъ? Тоже должно полагать, великій былъ въ свое время воитель!
— Воитель-то большой былъ воитель, этотъ Стенька, отвчалъ одинъ козакъ.
— Такъ что-жъ?
— Да съ Пугачевымъ или Ермакомъ — не одна стать!..
— А что?
— Пугачевъ съ Ермакомъ были великіе воители; а Стенька Разинъ и воитель былъ великій, а еретикъ, — такъ пожалуй, и больше чмъ воитель!
— Что ты?!..
— Правда!..
— Какое же его было еретичество?
— А вотъ какое. Бывало его засадятъ въ острогъ. Хорошо. Приводятъ Степку въ острогъ. — «Здорово, братцы! — крикнетъ онъ колодникамъ. — „Здравствуй, батюшка нашъ, Степанъ Тимофевичъ!..“ А его ужь вс знали!.. — „Что здсь засидлись — на волю пора выбираться“… — „Да какъ выберешься?!.. говорятъ колодники: сами собой не выберемся, разв твоими мудростями“. — „А моими мудростями, тамъ пожалуй и моими!“… Полежитъ такъ маленько, отдохнетъ, встанетъ. — „Дай, скажетъ, уголь!“ — возьметъ этотъ уголь, напишетъ тмъ углемъ на стн лодку, насажаетъ въ ту лодку колодниковъ, плеснетъ водой; рка разольется отъ острога до самой Волги; Стенька съ колодниками грянутъ псни — да на Волгу!.. Ну, и поминай какъ звали!..