Из Астраханской губернии

Якушкин Павел Иванович

— Отъ любовницы, — можетъ быть.

— А сынъ у него былъ, это врно! говорилъ козакъ-зелегая-шуба: — про его сына еще и теперь разсказываютъ, да и на голосъ эту исторійку положили, на голосъ она памятн гораздо выходитъ.

— Какая же это исторія?

— А какъ сына своего Стенька Разинъ изъ астраханскаго острота выручилъ.

— Ты знаешь эту исторію?

— И на голосъ знаю.

— На голосъ здсь нельзя.

— Отчего нельзя?.. Можно!.. только по шапк дадутъ, съострилъ кто-то.

— Да ты словами разскажи.

— Словами можно. Какъ по городу по Астрахани проявился такъ незнакомый человкъ, началъ разсказывать козакъ-зеленая-шуба:- онъ незнакомый, незнакомый, мало вдомый. Какъ по городу онъ, по Астрахани, баско, щебетко погуливаетъ, астраханскимъ онъ купцамъ не кланяется,

господамъ-боярамъ челомъ не бьетъ, къ самому астраханскому воевод на судъ не идетъ!.. Какъ увидлъ добра молодца воевода изъ окна… Приказалъ своимъ адьютантамъ привести въ себ этого молодца, сталъ у него спрашивать: «Скажи, скажи, добрый молодецъ, какого ты роду имени? Княженецкій сынъ, боярскій, аль купеческій»? — «Я не княженецкій, не боярскій, не купеческій сынъ, говоритъ ему добрый молодецъ; — а сынъ я Степана Тимофеича, по прозванію Стеньки Разина». — «Посадить его въ острогъ!» крикнулъ воевода. А сынъ Разина все свое: «Приказалъ теб батюшка кланяться, да приказалъ теб сказать, что онъ, мой батюшка, Степанъ Тимофеичъ, къ теб въ гости будетъ, да еще приказалъ теб сказать, чтобы ты умлъ его угощать, умлъ подчивать». — «Посадить его въ острогъ! закричалъ воевода: — Держать его въ острог, пока ему казнь выдумаю!». А сынокъ Стеньки Разина все свое: «Да приказалъ теб еще мой батюшка, Степанъ Тимофеичъ, сказать: коли не сдлаешь, какъ онъ теб приказываетъ, то онъ съ тебя, воевода, съ живаго шкуру сдеретъ!» — «Посадить въ острогъ!» крикнулъ воевода. Отвели молодца въ острогъ, а тотъ и тамъ не робетъ: «Здравствуйте, говоритъ, господа колоднички! не пора ли вамъ на волюшку?» — «Какъ не пора, на то ему колоднички:- да какъ отсюда выдерешься? двери, ршотки желзныя, караулы крпкіе!» А Стенькинъ сынокъ: «Посмотримъ, говоритъ, господа колоднички, въ окошечко: снаряженъ стружекъ, что стрла летитъ; на стружк мой батюшка погуливаетъ, къ Астраханскому губернатору въ гости спшитъ». Какъ пріхалъ Стенька въ Астрахань, съ воеводы шкуру содралъ; пошелъ въ острогъ, сына выручилъ, всхъ колодниковъ выпустилъ, а посл весь городъ Астрахань разграбилъ: «Вы, шельмецы этакіе, не умли моего единороднаго сына выручить, такъ вотъ я васъ выучу»… Ну и выучилъ: колодники, что Стенька изъ острога выпустилъ, да козаки, что со Стенькой пришли, такъ пошарили!.. Три дня грабили!.. Кабаки, трактиры разбили, не столько пьютъ, сколько на земь льютъ!.. И чего-чего они тутъ ни подлали! знамо, колодники — отптый народъ!..

— Ну, а козаки?

— Ну, и козаки хороши были!.. Пошли съ еретикомъ, какого добра ждать!..

— И козаки вмст съ колодниками? спросилъ козака верховой мужикъ съ насмшкой.

— А что-жь, другъ, и козаки всякіе бываютъ: бываютъ и добрые козаки, бываютъ и лядащіе!.. всякіе бываютъ… А т, что пошли съ Стенькой, народъ грабили, молодыхъ бабъ, двокъ обижали, въ церквахъ съ иконъ оклады обдирали, изъ сосудовъ церковныхъ водку пили, святыми просвирами закусывали!

— Экое дло!

— Богъ попускалъ.

— Грховъ, знать, много было.

— Знать много было!

— На голосъ это еще складне выходитъ, замтилъ разсказчикъ.

— И Стенька долго грабилъ?

— Долго.

— Что же, его поймали?

— Поймать-то поймали; сколько разъ ловили, а онъ все-таки вырвется, да вырвется на волю, да и опять за свое, за т же промысла примется!…

— Опять грабить?

— Опять грабить!.. Молодцы его уже знали, что Стеньк Разину недолго сидть въ острог, такъ ужь и дожидаются; а Стенька выйдетъ изъ острога, возьметъ какую двку съ собой за полюбовницу, да на свой стругъ и пошелъ опять на матушку Волгу съ своими ребятами рыбу ловить!..

— Небось, на какую двку кинетъ глазомъ, та и его?

— Знамо!

— Что ни есть красавицъ выбиралъ?

— Роду не спрашивалъ!

— Какого такъ роду спрашивать?!.. какая ему показалась — ту и тащатъ въ нему!.. побалуется-побалуется, да и броситъ ее… Другую возьметъ!.

— И безъ обиды пуститъ?

— Наградитъ!

— А какъ случится: какую наградитъ, а какую сразитъ до смерти… какъ ему вздумается.

— Сразитъ до смерти?.

— Да вотъ разъ какъ случилось, заговорилъ козакъ-зеленая-шуба:- захватилъ Стенька Разинъ себ полюбовницей дочку самого султана персидскаго…

—

Самого персидскаго султана?!..

— Самого султана персидскаго, продолжалъ козакъ-зеленая шуба:- ему, Стеньк, все равно было: султанская ли дочка, простая ли козачка, — спуску не было никому; онъ на кто былъ небрезгливъ…

— Бей, значитъ, сороку и ворону, — нападешь и на яснаго сокола! ввернулъ слово козакъ.

— Что-жь Разинъ съ султанкой этой? спросилъ жадно слушавшій верховой мужикъ.

— Ну, съ султанкой не совсмъ ладно вышло… облюбилъ эту султанскую дочку Разинъ, да такъ облюбилъ!.. Сталъ ее наряжать, холить… самъ отъ все шагу прочь не отступитъ: такъ съ нею и сидитъ!.. Козаки, съ перваго начала одинъ по одномъ, а посл и кругъ собрали, стали толковать: что такое съ атамановъ случилось, пить не пьетъ, самъ въ кругъ нейдетъ, все съ своей полюбовницей-султанкой возится!.. Кликнуть атамана!.. Кликнули атамана. Сталъ атаманъ въ кругу, снялъ шапку, на вс четыре стороны, какъ законъ велитъ, поклонился, да и спрашиваетъ: «Что вамъ надо, атаманы?» — «А вотъ что вамъ надо: хочешь намъ атаманомъ быть, — съ нами живи; съ султанкой хочешь сидть — съ султанкой сиди!.. А мы себ атамана выберемъ настоящаго… атаману подъ юбкой у двки сидть не приходится!» — «Стойте атаманы! сказалъ Стенька: постойте маленько!..» Да и вышелъ самъ изъ круга. Мало погодя, идетъ Стенька Разинъ опять въ кругъ, за правую ручку ведетъ султанку свою, да всю изнаряженную, всю разукрашенную, въ жемчугахъ вся и золот, а собой-то раскрасавица!.. «Хороша моя раскрасавица?» спросилъ Разинъ. «Хороша-то хороша», на то ему отвчали козаки. — «Ну, теперь ты слушай, Волга-матушка!.. говоритъ Разинъ:- „кого я тебя дарилъ-жаловалъ; хлбомъ-солью, златомъ-сиреброжъ, каменьями самоцвтными; а теперь отъ души рву, да теб дарю!…“ схватилъ свою султанку поперекъ, да и бултыхъ ее въ Волгу!.. А на султанк была понавшано и злата, и серебра, и каменья разнаго самоцвтнаго, такъ она какъ ключъ ко дну и пошла!.. — „Хорошо, козаки-атаманы?“ спросилъ Разинъ, а т… архирея сразили… самъ знаешь, какой народъ есть… — „Давно пора теб, говорятъ, атаманъ, это дло покончить“.

Мы пріхали на послднюю станцію волжско-донской желзной дороги.

— Теперь, почитай, и въ Царицынъ пріхали, проговорилъ одинъ бывалый здсь человкъ,

— Теперь пріхали, подтвердилъ другой, бывалый: — всего двнадцать верстъ осталось.

— Ты не хвались, прежде Богу помолись, благоразумно замтилъ третій.

— Богу всегда молиться надо, отвтилъ на это замчаніе первый: — да осталось всего двнадцать верстъ; тутъ пшкомъ добжать до Царицына — и то добжишь!

— Это, какъ Богъ дастъ!…

Къ вамъ вошли въ вагонъ нсколько женщинъ, которыя, какъ сейчасъ же я замтилъ, были козачки: он проходили зачмъ-то, которыя на станцію, которыя въ окольныя мста.

— Здравстуйте, Григорьичъ, заговорила одна, обращаясь къ козаку-зеленой-шуб:- какъ же такъ: мимо дете, а къ намъ и не заглянете!…

— Здравствуйте, Арина Петровна!… Какъ васъ Богъ милуетъ? отвчалъ козакъ.

— Слава-Богу! слава-Богу, Данила Григорьичъ!… Д не грхъ вамъ ни завернуть къ намъ? Вдь и всего-то крюку версты дв, да и того не будетъ!…

— Эхъ, Арина Петровна!… Желзную дорогу не то на дв версты, на два аршина не подвинешь; а я будь, у самаго носу продешь, а машину не остановятъ для тебя!…

— Здравствуйте, Данило Григорьичъ! залепетала другая козачка:- здравствуйте!…

— Здравствуйте, Степанида Ильинишна, здравствуйте! добродушно отвчалъ козакъ.

— Роденьку наши, Григорьичъ?

— Слава-Богу! привелъ Господь встртиться вотъ здсь, съ Ариной Петровной.

— Ну, славу-Богу!…

— А Арина Петровна разв съ родни приходится теб, Данило Григорьичъ?

— Какъ же…

— А какъ же! перебила Степанида Ильинишна:- бабушка Григорьича изъ Дубовки, а двоюродная тётушка Петровны изъ Калачинской станицы… у дядюшки Григорьича… у тетушки Петровны… И пошла, и пошла, и пошла Степанида выводить всю родню и Григорьича и Петровны: по ее вышло, что они точно родственники, въ чемъ они и прежде не сомнвались; ну, а такъ, на вредномъ для меня свер, пожалуй, сказали бы, что Григорьичъ родня Петровн потому только, что ддушка Петровны, да бабушка Григорьича, на одномъ солнышк онучки сушили… Все родичи!…