Из блокады

Волков Константин Борисович

Рвануло не так, чтобы сильно, видали мы взрывы посильнее. Просвистело возле уха, не больно ударило в плечо, сверху посыпалась земля, а следом - веточки, листочки и травинки. Поднялся на ноги я не очень уверенно, прислушался к себе: горит разодранное шиповником лицо, остальное, кажется, в норме.

Отряхиваясь на ходу, я вернулся к костру. На меня уставились изумленные детские, и напуганные взрослые глаза. Виновник переполоха громко заревел; это мне показалось, что прошла вечность, а мальчишка лишь сейчас сообразил, что его, непонятно за что, обидел незнакомец.

– Мы чуть не погибли, - очень спокойно сказал я, и, для наглядности - "ба-бах!" - изобразил руками взрыв. Когда

я в куче сваленных вещей нашёл свой рюкзак, никто не произнёс ни слова. Интересно, сейчас разрешат взять автомат? Впрочем, не то настроение, чтобы экспериментировать, и не оружие мне сейчас нужно, дайте трубку и кисет!

Раскурил я от горящего прутика. Когда рот наполнился терпким дымом, я почувствовал - пришёл запоздалый испуг.

Всхлипнул пацанёнок, и оцепенение, в котором пребывал мир после взрыва, кончилось. Женщина, что сидела ближе к мальчугану, отвесила ему крепкий подзатыльник, и тот вновь шлёпнулся на четвереньки. Мне сунули в руки кувшин. Я сделал несколько глотков - то, что надо. Кисло-сладкое, забродившее, а главное - слегка хмельное.

Я сказал расстроенному пацану, так, как когда-то говорил мне Захар:

– В другой раз думай! И, это, сопли не распускай, парень!

Привлечённые громким "ба-бахом!", к костру подтягивались чужаки, пришёл дядя Дима. Он хотел что-то сказать, но слова застряли в горле; внимание вождя приковала дымящаяся трубка.

– Дай, а?
– спросил он.

Я протянул старику сокровище - дыми на здоровье. После первой затяжки лицо дяди Димы сделалось красным, но довольным. Потом вождь закашлялся.

– Отвык, - просипел он, возвращая мне трубку.
– Что тут случилось?

Ему растолковали, лицо вождя из красного стало белым.

– Это всё, - он показал на кучу вещей, - ко мне в дом. И, Олег, это, тоже со мной.

На лесную деревню опустилась духота, а в избушке дяди Димы каким-то чудом сохранилось подобие прохлады. После того, как я распробовал вкус напитка из пузатого кувшина, а в одном из рюкзаков нашлась соль, сделавшая холодное мясо не только нежным, но и вкусным, а дядю Диму добрым и разговорчивым, сырые запахи ветхого жилища перестали раздражать. Мы сидели на чурбачках, и дядя Дима в очередной раз порывался меня отблагодарить.

– Пацанят пожалел, - поскромничал я. Не говорить же, о чём я на самом деле в тот момент думал.

– Ладно, - дядя Дима пыхнул трубкой, язык у него уже слегка заплетался. Руки вождя потянулись к кувшину. Хлебнул дядя Дима и сказал: - Теперь мы должны тебе. Как расплатиться, решим. А сейчас послушай...

И я выслушал долгий, сначала торопливый, а потом сделавшийся плавным и монотонным, рассказ, в котором изредка, когда дядя Дима брал кувшин, чтобы промочить горло, возникали паузы. Вот какую историю я узнал:

* * *

Давно, ещё до Катастрофы, жил в одной расположенной близ леса деревеньке мужичок по имени Дмитрий. Называли его Пупком, иногда Димком, и совсем редко - Диманом. Как ни крути, величать Дмитрием алкаша и местного придурка - много чести. Жил мужичок, поживал, никому не мешал. Жена лет пять, как померла, дочка за красивой жизнью в город подалась, там и выскочила замуж. Может, из-за того и не просыхал Димок, что остался один. Работы на селе для него не было, но пособить соседям - дело святое. Кому огород поможет вскопать, кому дрова нарубит или ещё чем по хозяйству поможет. За это его накормят, иногда деньжат на хлебушек подбросят, опять же, непременно самогоночкой попотчуют. От дочки время от времени материальная помощь приходила, настало время - государство стало выплачивать небольшую

пенсию. Лес под боком: грибы, ягоды, травки целебные. Можно жить, если знаешь и понимаешь лес. Одному много не надо - на поллитру хватает, а закуска в огороде растёт. Хотя, если разобраться, и не в закуске счастье.

Спился бы Димок окончательно, и помер бы по-тихому. Мало ли их было, загнувшихся от вина, околевших в сугробах, да нарвавшихся по пьяной лавочке на нож? Но случилась Катастрофа, и Димок пережил её, хотя поначалу это казалось сомнительным достижением. По шоссе перестали ездить машины. Радио замолчало, мобильные телефоны сделались бесполезным хламом, а по проводному в первые дни можно было дозвониться до ближайших деревень, а потом связь полностью прервалась. Телевизор и до того показывал две программы, а теперь и вовсе ослеп. Те, у кого были спутниковые тарелки, с утра до вечера могли любоваться надписью: "нет сигнала". Любовались недолго; вскоре отключилось электричество.

Из тех, кто уезжал, чтобы разузнать, что же случилось, вернулся только агроном Серёга. Был он сильно возбуждён, твердил что-то про ужасы, творящиеся на севере, и про то, что на юг путь вообще закрыт. Поверить его рассказам было невозможно. Никто и не верил, сочли, что человек повредился умом. А тот всё причитал: "разбомбили, разбомбили нас в хлам". Уезжал Серега молодым и полным сил, вернулся седым и как-то очень быстро постаревшим, а через неделю загадочно и скоропостижно скончался. Абсолютная неизвестность, но жить как-то надо. Как-то и жили. Кормились запасами, да тем, что на земле выросло, и, худо-бедно, перезимовали.

Вскоре начался непонятный мор. Люди умирали, а перед смертью долго и страшно болели. Что толку от деревенского фельдшера? Вычитал он в умной книжке, а может, сам решил, что случается такая хворь от радиации, а как её лечить - неизвестно. Где-то кто-то услыхал, что лучшая профилактика от этой болезни - водка. И стал Димок лечиться пуще прежнего. Может, и не соврал фельдшер; многие не дождались весны, а этому - хоть бы хны. Некоторые убежали из деревни; наверное, место здесь плохое, а Димок решил, что идти ему некуда - везде то же самое!

Вышла как-то из леса группа людей. Все злые, голодные, да сильно потрёпанные - видно, по дороге довелось им хлебнуть лиха. Деревенские приютили бедолаг; оставайтесь, если болезнь вас не страшит. Этих уже ничто не могло испугать.

Вскоре выяснилось, что за господа пожаловали в гости - оставшиеся без присмотра зэки. В этих краях к заключённым относились нормально - все люди - да пришлые сильно и не безобразничали, хоть и задирали местных мужичков. Не по злобе, а чтобы показать, кто теперь в деревне хозяин. Чтобы, значит, делились едой, да баб не прятали. А Димок чем-то бандюкам не приглянулся. Неосторожен он был на язык, особенно, если под хмельком, может, и брякнул что-то не то. Осерчали дорогие гости, так обидели Димка, что безвредный, в общем-то, человечек решил, что прощать такое нельзя. Едва лишь оклемался, махнул для храбрости стакан почти не разведённого из тех запасов, что припрятал на чёрный день, а недопитое, вместе со снедью, уложил в рюкзак. Вот и пригодилось старенькое, оставшееся от батьки, ружьишко. Выбрал Димок момент, подкараулил обидчиков и наглядно объяснил, что негоже издеваться над людьми, которым нечего терять, люди осерчать могут! От мысли о том, что с ним сделают кореша оставшихся лежать на околице с развороченными картечью животами бандитов, Димка охватывал дикий ужас. Он шёл, и шёл, и шёл, пока хватало сил. Потом - короткая передышка, и снова в путь. Может, зэки решили не связываться с вооружённым психом, а может, хотели словить, да не сумели - лес большой, пойди-ка, сыщи беглеца.