Из блокады
Шрифт:
– Подумаю, - обещал я. Может, действительно, при новой власти жизнь моя наладится? Молодые, да здоровые всем нужны!
– Гнида ты, Сашка, - чётко и громко сказал Партизан.
– Ты ж и волоска из бороды Лешего не стоишь.
– Может, и не стою, тебе-то какая разница? Тебе, всё равно, ловить нечего. Ты своё поймал, скоро с дружком повидаешься.
Партизан беспокойно заворочался. Присев рядом, я вытер ему испарину со лба, смочил потрескавшиеся губы.
– Олежка!
– лесник глянул на меня тусклыми глазами, - Ты бы лучше водочки накапал. Для здоровья полезно...
– Молчи,
– Нафига, мне силы?
– захрипел Партизан.
– Кверху пузом валяться, много сил не требуется. Слушай внимательно! Получается, ты теперь в ответе и за себя, и за тех двоих - Савку и прохвессора. Помочь тебе я больше не могу, зато могу посоветовать. Сейчас, пока не стемнело, идите в Посёлок. Там расскажешь, будто все, кроме вас погибли. Соври, что напали волколаки, а хочешь, сам что-нибудь сочини. Эти поверят. А хоть и не поверят, проверить не смогут. Ничего тебе не будет, им нужен человек, знающий дорогу к эшелону. Сделаешь по-умному - сумеешь хорошо устроиться и при новой власти. Потом, если повезёт, и за мной вернёшься, авось, не загнусь к тому времени. А с Зубом не церемонься, отведи в лес, и шлёпни - проблемой меньше. А лучше дай ружьё. У меня сил хватит... не станет Сашки, и Асланян тебе ничего не сделает, ты будешь ему до зарезу нужен.
– Спасибо за совет, дядя Петя, - сказал я.
– Наверное, ты прав. Нет человека, и проблемы нет. Только...
Я замолчал, а Партизан ухмыльнулся.
– Не хочешь мараться? Ну, пусть живёт, - сказал он.
– Раз ты у нас такой ду... добренький, то пусть живёт! А ружьишко далеко не прячь, рядом положи. Не боись, ничего я ему не сделаю, только пригляжу. Ты свяжи его покрепче, чтобы даже шелохнуться не мог, а сам иди. Слышь, Санёк? Вот как вышло: остаёмся мы вдвоём. Если я подохну, и ты от голодухи помрёшь, сидя рядом с покойничком. Обхохочешься, правда? Всё, Олег, вали отсюда. Про ружьё-то не забудь, и патроны оставь. Положи на кровать, пусть под рукой будут. И хмель-дурман - без него я, пожалуй, долго не протяну. Ещё курево. Вот теперь всё. Иди...
Встал я на краешек неглубокой пока ямки, будущей могилы Сыча. Механик нашёл в сарае ржавую лопату, слой дёрна уже снят и аккуратно уложен около стены, теперь Савелий ковыряет раскисшую землю. Рядом Архип, присел на брёвнышко, голова не покрыта, взгляд блуждает в пустоте. Я закурил, мысли пришли в порядок, да и нервы успокоились. Не знаю, как встретят меня в Посёлке, но, хотя бы, выслушают. А там посмотрим. Оставаться здесь - ещё хуже. Навалилась грусть: серое небо, мокрый лес, а неприятности вовсе не закончились. Может, ещё и не начались как следует. Вот же, въехал в Посёлок на белом коне, называется.
– Такие у нас дела, братцы, - печально сказал я.
– Дома смута, и что нас там ждёт, неизвестно. Боюсь, ничего хорошего. На Сыча, вон, посмотрите! Заканчивайте быстрее, и пойдём. Скоро стемнеет.
– Я останусь, - Архип забрал у Савки лопату.
– Пойми правильно, я тебя не бросаю... нужно за Партизаном присмотреть. Без меня загнётся. Он и так загнётся, а без меня - тем паче.
– И я с Палтизаном, - Савелий присел на брёвнышко, - Ты, это, не обижайся. Мы следом плидём.
* * *
Темно
Уже давно я перестал слышать лес. Напрягайся, не напрягайся, в голове лишь невнятный шум - наверное, Архип назвал бы его ментальным. Это просто умное слово, и ни черта оно не обозначает! Не слышно в этом слове ни страха, ни агрессии, ни сотни других, менее ярких, чувств и эмоций, растекающихся по лесу из-за Ограды. Ментальный шум ощущается, как липкий серый кисель. Он заволок пространство на много сотен шагов от Посёлка. Оказывается, всю жизнь люди барахтаются в этом киселе, и даже не подозревают о нём.
– Есть кто живой?
– закричал я, и не дождался ответа.
Я выстрелил вверх. Из-за Ограды долетели голоса, затрещал генератор, вспыхнул прожектор, высветив прошивающие воздух капли дождя. Пометавшись, луч вперился в меня, глаза вмиг ослепли, я прикрыл их ладонью. Другой, сжимающей цевьё автомата, рукой я помахал над головой, привет, мол, ребята, я вернулся. С минуту меня рассматривали.
– Первов, ты, что ли?
– крикнули с вышки.
– А то кто же!
– заорал я в ответ.
– Давай сюда, быстро!
Я неуверенно - перед глазами ещё плясали цветные кляксы - пошёл к воротам. Те, тяжко скрипнув, приоткрылись. Едва я ступил в Посёлок, меня окружили дружинники.
– Привет, - сказал я, а сам подумал, что парни какие-то хмурые, напряжённые они какие-то. Что молчите-то? Уберите автоматы - свой я, или как? Ох, не похоже, что мне здесь рады, совсем не похоже.
– Олежка, вернулся!
– услышал я, а в следующий миг Клыков сграбастал меня в объятия. Немного полегчало. И потому, что хоть кто-то обрадовался моему возвращению, и вообще...
– Отпусти дядя Вася, раздавишь, - выдохнул я.
– Еле на ногах держусь.
– Ох, извини, - расцепил руки Клыков.
– Иди за мной, нечего торчать под дождём.
В сторожке тепло, на столике потрескивает свеча. Уютно. Сюда, кроме нас с Клыковым, попыталось втиснуться ещё несколько дружинников.
– Не толпитесь! Здесь вам не площадь. Марш на вышки, лоботрясы!
– всех разогнал командир:
Когда люди нехотя вышли из тёплого помещения, он снял с буржуйки чайник и стал разливать по кружкам горячий отвар.
– Погоди, Василич, - я порылся в рюкзаке. На самом дне, вместе с сигаретными пачками, я спрятал коробочку с чайными пакетиками.
– Это тебе, - протянул я Клыкову подарок.
– Значит, нашли, - обрадовался тот, и принялся читать надписи на коробке. Он сел на табурет.
– Не соврал Партизан. Где он, кстати? Почему один пришёл?
– Потрепало нас, дядь Вася, сильно потрепало, - сказал я.
– Антон и Леший точно погибли. Насчёт других - не знаю. На волколаков мы нарвались. И, такая подлость, совсем рядом. Уже и мост перешли. Раскидало нас по лесу... если никто не пришёл, значит, и не придут ... скорее вскго.