Из блокады
Шрифт:
– Ничего и не случилось, - Сашка уложил в буржуйку полешки.
– А ты боялся...
– Хорошо, что так, - мрачно сказал Партизан.
– Интересно, куда запропастилсяСыч?
Я воспользовался спокойной минуткой, и повалился на кровать. Не важно, что сырая одежда воняет потом и лесом, пусть сопревшие ноги зудят в разбухших ботинках, сейчас имеют значение покой и тишина. Разглядывая муравьиные дорожки, я почти задремал, хотя уши слышали, как засвистел чайник, а нос чуял сигаретный аромат. Заскрипела дверь, вернулся Партизан.
– Саша, - спросил
– Впервые слышу. А что?
– Да так, поинтересовался, - ответил Партизан, - Подумал, вдруг ты знаешь? А кстати, Сыча я нашёл. Он в сарае. И мёртвый-премёртвый... давно. А ты спрашивал, где подлянка.
Слова Партизана пролетели мимо, даже не царапнув дремлющее сознание. Ну, в сарае, ну, мёртвый - бывает! Сашку новость тоже не зацепила.
– С тоски удавился?
– равнодушно, будто речь шла о незнакомом, и абсолютно неинтересном ему человеке, уточнил он.
– Нет, Зуб. Не удавился он. Там круче... пошли, сам увидишь.
Через минуту мы столпились в бывшем хлеву, сейчас лесники его использовали, как дровяной сарай. Не тоска убила Сыча, это факт! Перед смертью он не скучал, хотя и для веселья у него поводов не было. Закоченелое тело свернулось калачиком на земляном полу. Это тело: во-первых, раздели, во-вторых, избили, а в-третьих, над ним неслабо поизмывались. Когда надоело мучить и унижать человека, его полоснули ножом по горлу. Кровавая надпись на стене пояснила: "Наркоман и убийца казнён приговором РевКСП"
– Такие дела, - глухо сказал Партизан.
– Олег, ты тоже не знаешь, кто этот ревкаэсп?
Я помотал головой и сглотнул подкативший к горлу комок. Одолела оторопь. Снова заскреблась ледышка, теперь где-то под сердцем. Такой жути я и в лесу не чувствовал. Что лес? Про него я понял: он может убить, но, скорее всего, если ты один, и не слишком испуган, и не посмотрит в твою сторону. А здесь побывали люди. Не лесные твари, не чужаки, а наши, поселковые - больше некому! Ты же хотел домой? Значит, добро пожаловать!
– А ты, Саша, может, всё-же знаешь, что это за "ревкаэсп" такой?
– Нет, Петя, не знаю - Зуб покачал головой.
– Наверное, Леший до Сыча добрался!
– Ты ерунду не пори, - сказал Партизан.
– Сам видишь, Сыч давно остыл. Не сегодня его прибили, это точно. Такие дела, орлы. Значит, что? Значит, сделаем так! В Посёлок я схожу один, посмотрю, что к чему. А ты, Савка, забери у всех оружие, потому что тебе я пока ещё доверяю... Ты за ними внимательно смотри...
– Нет, Петя, не так, - возразил Сашка.
– Будет лучше, если ты сам отдашь ружьё.
– Че-е-его?
– глаза лесника сделались большими-пребольшими, лоб прочертили глубокие морщины. Видно, Партизан попытался сообразить, как можно решиться предлагать ему такое, да так и не понял.
– Отдай, говорю, ружьё!
Тут лесник заулыбался:
– Ружьё, отдать? Тебе, что ли? На!
И Партизан, сняв дробовик с плеча, ткнул стволы в Сашкину грудь. Но Зуб держал автомат наготове, негромко клацнул
– Олег, - скомандовал Сашка, - возьми у него ружьё.
Я сделал шаг к леснику, но - стоп! Какого чёрта! Что, вообще, происходит?
– Ну же, арестуй его. Он враг Посёлка!
Я распахнул рот, и захлопал глазами; полный ступор и паралич умственных способностей. Одно дело, когда приходится воевать с лесными тварями: легко объяснить, что ими движет - им кушать хочется! А как быть, если люди, прошедшие вместе через разные-всякие передряги, ни с того, ни с сего загорелись желанием прибить друг друга? Сразу и не сообразишь! Словом, растерялся я. Хорошо, думаю, если пар выйдет, ребята успокоятся, и попытаются договориться. Лишь бы палить сгоряча не начали! Главное, непонятно мне, почему дело таким образом повернулось. А раз непонятно, то и влезать преждевременно.
Сашка смекнул, что помощи от меня не дождётся.
– Партизан, - сказал он, - Положи оружие, по-хорошему прошу! В Посёлке решим, что делать. Учитывая твои заслуги...
– Вон как, значит! Заслуги мои, говоришь, будете считать? Знаешь, сколько у меня этих заслуг? Тебе за три жизни столько не заслужить. Мне одно интересно, ты в любом случае собирался меня прикончить?
– Положи ствол!
– А Леший тебя, гадёныша, сразу понял, потому как чутьё у него на всяких гадов. "Чую, - говорил, - та ещё сволочь. У него с Пасюком дела. Ты глаз с этого мента не спускай". Предупреждал, а я, дурак, посмеивался, думал, до смертоубийства не дойдёт. А ты, значит, на всё готовый? Надо было тебя по-тихому мочить; мало ли что в лесу случается? Сдох, и сдох; светлая память герою. Мне рук марать не хотелось, а Лёша тебя пожалел. Ты-то его жалеть не стал...
– Считаю до трёх! Раз...
– Следы в грязи твои, а не Лешего. Слишком они глубокие. И не косолапил ты, а подволакивал ноги. Ты труп на руках нёс?
– Заткнись, и клади ружьё. Два...
– Не пойму, зачем ты броневик сломал? Или это Леший сделал, чтоб тебе не достался?
– Три!
Партизан ехидно ухмыльнулся, мол, что же не стреляешь, кишка тонка? Тут Зуб и выстрелил. Но за миг до этого на него со звериным рыком бросился Савелий. И всё перемешалось: грохот автомата, горячее жужжание в воздухе, шлепки вонзающихся в деревянную стену пуль, вой случайного рикошета, едкая пороховая гарь и грязная брань.
Савка жестоко пинал Зуба, тот не сопротивлялся. Он скорчился на полу, закрыв голову руками, на его тело сыпались тяжёлые удары.
Партизан перестал ругаться - лишь невнятно бормотал. Одной рукой он зажимал рану - одежда на животе пропиталась кровью - другая рука ещё держала ружьё. Партизан не оставил надежду пристрелить Сашку, да вот беда - перед Сашкой, мешая прицелиться, маячил Савелий. Лесника шатало, ствол ружья рыскал из стороны в сторону, слабеющая рука опускалась. Пальцы разжались, оружие клацнуло об пол, и рядом осел Партизан.