Из чего созданы сны

Зиммель Йоханнес Марио

— О, мадемуазель! — воскликнул Жюль.

Я подошел к ней и обнял, вдыхая свежий запах кожи, хорошего мыла и духов «Эсти Лаудер». Я прижал к себе Ирину и поцеловал в губы. Потом отпустил ее со словами:

— Обворожительно! Ты выглядишь просто обворожительно, дорогая!

Я заметил, как под слоем пудры она стала пунцово-красной. Жюль это тоже заметил, поклонился, пробормотав какие-то извинения, и быстро покинул салон.

— Вальтер! — воскликнула Ирина, и ее глаза полыхнули.

— Да?

— Это было… бесстыдством с вашей стороны. Вы воспользовались ситуацией!

— Согласен! — сказал я. — Вы можете простить меня?

Она серьезно посмотрела на меня, потом кивнула, и на ее губах появилась робкая улыбка.

— Чудесно, — сказал

я. — А теперь только ради того, чтобы вы не сказали, что я еще раз воспользовался ситуацией.

Я снова притянул ее к себе и прижался своими губами к ее губам. Сначала я чувствовал ее сопротивление, потом ее тело обмякло, губы раскрылись, она прижалась ко мне и ответила на поцелуй. Долго. Мне казалось, что этот поцелуй никогда не кончится. И я вдруг подумал, может быть оно все-таки существует, то, о чем так много пишут в романах и что так часто описывал я сам, дешево злоупотребляя этим, то, к чему стремятся все люди в этом мире, то, о чем все мечтают.

Любовь.

2

Наконец она оттолкнула меня, жадно ловя воздух ртом.

Я сделал нам два новых коктейля и протянул один стакан все еще тяжело дышавшей Ирине. Ее черные глаза опять полыхнули.

— Снова виски?

— Да.

— Нет.

— Да, — произнес я. — Вы должны! За нашу… дружбу.

— Дружбу? — спросила Ирина со странным смешком.

— Да, я прошу, — сказал я.

Ирина подняла стакан.

— Итак, за нашу дружбу, — произнесла она, выпила и отдала мне пустой стакан. Я снова наполнил его. По радио передавали «I'm gonna take a sentimental journey».^[100] Ирина прислонилась к двери в спальню и выпила, напевая старый шлягер. Я прошел мимо нее и рассовал оставшиеся конверты — под ее подушку, за туалетный столик, в ванной. При этом я продолжал беседовать с Ириной, которая подошла в салоне к окну и слегка отодвинула портьеру.

— Как много огней, — услышал я ее голос. — На воде. И на другой стороне. Боже, сколько огней! И какой замечательный отель.

— Вам нравится?

— Да, очень. Ваше здоровье, Вальтер.

— Ваше здоровье, Ирина! — Вернувшись из спальни, я подошел к ней и положил руку на ее плечо. Так мы стояли вместе и всматривались в картину ночи с ее россыпями огней и капель дождя, которые тоже походили на искрящийся звездопад.

— Это мой первый немецкий отель, — сказала Ирина. — Нет, неправильно. Второй.

— А какой же был первый? — спросил я и выпил.

Она тоже пригубила.

— Ах, я была у пионеров, лет десять назад. Мы ездили в Восточный Берлин. И вот тогда я попала в немецкий отель. Но он был ужасный… убогий, холодный и грязный… полуразвалина.

— Как же он назывался?

— Отель «Адлон», — сказала она.

Я рассмеялся.

— Когда-то это был самый знаменитый отель Германии!

— Вы смеетесь надо мной.

— Нет, ни в коем случае. Клянусь! «Адлон» был… — Я не договорил, потому что музыка на радио поменялась. Томно, медленно и печально полились звуки «Хоровода».

— Черт бы их побрал! Я же специально просил… — Я ринулся к радио, чтобы выключить его. Ирина схватила меня за рукав.

— Не надо, — прошептала она.

— Что не надо?

— Не надо выключать. — Ее глаза опять сверкнули. — Я звонила в бар и попросила, чтобы бармен поставил эту песню. Я хочу ее слушать. Да, хочу! Мне уже все равно. Абсолютно все равно, видите? — Ирина засмеялась: — Это снова моя песня, красивая песня, которая мне так нравится. Это же не могло продолжаться вечно.

Я задумчиво посмотрел на нее.

— Это действительно правда?

Она кивнула, отставила в сторону свой стакан, потом взяла мой и поставила рядом.

— Не хотите ли потанцевать со мной? — тихо спросила Ирина.

Я обнял ее. Наши тела вновь прильнули друг к другу, Ирина положила голову мне на плечо, наши щеки соприкоснулись, и мы медленно начали двигаться в такт нежной музыке. Мы танцевали в просторном салоне, а Ирина

шепотом напевала слова песни: «Кружитесь, кружитесь со мной в хороводе… Я вас научу, танцуйте со мной… Я покажу вам любовь в хороводе… любовь вдвоем и любовь втроем…» Она замолкла и крепче прижалась ко мне. Я поцеловал ее в щеку. Она улыбнулась. И так мы танцевали дальше, медленно, очень медленно под меланхолическую музыку, по огромным дорогим коврам салона, в полном молчании. Повернувшись в очередной раз, я обомлел и резко выпустил Ирину из рук.

— Вы? — не верил я своим глазам. — А как вы сюда попали?

— Через дверь, — ответила фройляйн Луиза. — Она была открыта.

Вот проклятие! Я забыл запереть ее за Жюлем! И вот перед нами стояла фройляйн, в старом, мокром черном пальто, нелепой шляпке на седых волосах, с большой сумкой в руках и страшно взволнованная. Фройляйн Луиза Готтшальк собственной персоной. От подошв ее изношенных бот на светлом велюре остались следы.

3

Фройляйн Луиза нажала на кнопку звонка возле двери, латунная табличка на которой возвещала, что тут проживает Михельсен. Она уже потеряла всякую надежду, поскольку делала это в течение десяти минут, снова и снова. Никто не открывал. Похоже, никого не было в квартире, а если кто-нибудь там и был, то он не хотел открывать. Фройляйн Луиза совсем пала духом. Беспокойство овладело ею еще в такси, которое привезло ее сюда, на Эппердорфер Баум, из полицейского участка. «Ни на один шаг не продвинулась я вперед, — размышляла фройляйн Луиза. — И по-прежнему не знаю, кто же убил маленького Карела. Вся эта история становится все запутаннее. Что дурного сделала я, что у меня ничего не получается? Может, я согрешила, и поэтому мои друзья вводят меня в заблуждение? Слепой юноша-пианист, слуга-украинец в отеле, чех — каковы в действительности их планы? Почему я не понимаю их? Я всего лишь бедное земное существо. Пока еще я всего лишь бедное земное существо, но ведь я хотела сделать только лучше! Только лучше! И вот что получилось. Почему мне все время попадаются не те? То врач в поезде, которого я приняла за моего умершего свидетеля Иеговы, то штандартенфюрер, который тоже оказался не моим другом. Какой смысл может быть в том, что мои друзья так мало помогают мне? Может, я совершила ошибки? А может, злые силы вмешались и добились того, что я лишена теперь поддержки своих друзей?»

Впервые фройляйн Луизу посетило мучительное чувство, что она перестала быть единым целым со своими друзьями. Она была растеряна и подавлена хаосом большого города, ноги ее болели, и она все больше и больше слабела духом. Вот и у этого Михельсена никого не было. «Просто заговор какой-то. Что будет дальше? — размышляла несчастная фройляйн. — Ведь это уже теряет всякий смысл…»

Она вновь прошла по красной дорожке, которой была выстлана респектабельная лестничная клетка с мраморными ступеньками и мраморными стенами, и пешком спустилась вниз. Она боялась лифтов, висевших в клетках. Других — нет, только этих, в клетках. Она вышла из дома и опять оказалась под дождем. Куда теперь? Этого она не знала. Было уже почти темно, горели уличные фонари, и из окон антикварного магазина возле ворот дома на мокрую улицу падал желтый свет. Фройляйн Луиза тихо подошла к витрине. О, какие великолепные вещи были выставлены там! Фройляйн Луиза задумчиво улыбнулась, увидев слоников из слоновой кости, опиумные трубки, нежные японские акварели, маски демонов, коралловые украшения, резные изделия. Она прочла имя владельца возле входа: «Андре Гарно». Она вдруг замерла. За витриной, в большом торговом зале, наполненном дальневосточными ценностями, она увидела худощавого мужчину с короткими седыми волосами, который корчился в кресле, а рядом с ним стоял другой мужчина, постарше, в очках и с жидким венчиком седых волос вокруг большой лысины. Тот, что постарше, приставил ко рту второго, явно задыхавшегося, небольшой предмет и поддерживал его. Лицо сидящего было фиолетовым.