Из тени в свет перелетая
Шрифт:
И Лиза, как пером по бумаге, читала звонкие стихи.
– Ну как, Саша?
– шептала Инесса Донова поэту в свитере.
– Хорошо, - шептал он в ответ.
– Только девочке не простят ее сти-хов!
Союз сибирских писателей сказал:
– Фронтовики достойные, как всегда. Жаль, что с каждым годом их становится все меньше и меньше... У этой девочки рифмы, конечно, грамотные, но содержание... Гнилые доски, покрытые дорогой мастикой. А про того косенького, в ношеных джинсах, даже говорить нечего...
– Мама, у тебя давление, - сказала Инесса.
–
– Сильное, - сказала Инесса.
– Сильное, - повторила Алиса.
– Врача вызвать?
– Вызвать.
В первый раз Алиса согласилась на врача. Горчичник под полотенцем не помогал. Дела ее были совсем плохи.
Тяжелую полную Алису врач вертел как хотел.
– Шприц, - сказал он медсестре. Медсестра подала шприц. Руки у нее слегка дрожали.
– Вы совсем устали, - сказала Инесса медсестре.
– Тяжело ездить по ночам.
Медсестра не ответила. Врач отодвинул блюдце с пустыми ампулами.
– Все. Можно идти, - сказал он медсестре, но вдруг остановился.
– Что это?
– спросил он, поднимая ампулу на свет.
– Что ты дала, сука?
– Что?
– переспросила медсестра, подняв на него мутные глаза.
– Что?
– не расслышала Инесса.
– Мы остаемся, - ответил врач.
– Нужен еще наряд.
И он, уже с новым нарядом врачей, опять вертел Алису, как тряпичную куклу, набитую ватой.
– Шприц.
– Еще шприц!
– К утру может прийти в себя, - сказали они, уезжая.
– В больницу ее брать - бесполезно...
Наутро Лиза вбежала к Алисе.
– Бабушка!
– позвала Лиза.
Полная Алиса лежала под одеялом, почти так же, как всегда, как буд-то бы под одеяло натолкали много взбитых подушек.
– Да ладно тебе, - сказала Лиза и ткнула кулаком в мягкий бок, но та не откликнулась.
– Хватит, - повторила Лиза, тут же все поняв, повторила, надеясь, что ошиблась.
Вчера еще Алиса орала и грозилась, а сегодня - все.
– Так вот, вот ты какая!
– кричала Лиза в пожелтевшее лицо на све-жей наволочке. Рядом с пожелтевшим неживым лицом вдруг, как в нас-мешку, - живая белизна наволочки.
– Вот ты какая, да! Вот так ты нас всех наказала!
– Боря, - позвала Инесса после репетиции.
– Помоги мне мать похоронить!
– А что не помочь, - отвечал Боря, стирая перед зеркалом синие те-ни у глаз. У нас завтра как раз спектакля нет. С утра - ансамбль русской песни, а вечером - Островский "Гроза". Ну что, Сереж, похоро-ним, что ли?
– Похороним, - отозвался из коридора осветитель Сережа.
– Чего не похоронить...
– Столы буквой "П" надо поставить, - распоряжалась слегка пьяная Инесса.
– Скатерть? Большой скатерти нет. Есть три маленьких. Кисти подогнем по краям, будет как одна большая.
"Прости меня, - написала Лиза.
– Все равно будем вместе..." Она сложила записочку вчетверо и спрятала под простыню Алисы. Алиса уже лежала в гробу. Во всем лучшем.
В машине трясло. Сидели в тесноте, поджав ноги под сиденья. Из суеверия боялись дотронуться
– Сколько лет?
– Двадцать, пришел из армии в прошлом месяце, совершенно здоровый...
– Вскрытие было?
– Всего изрезали, мать его рассказывала. "Даже, - говорит, - черепную коробку вскрыли..." Так ничего и не нашли. "Причина, - говорят, - неясна..."
– В армии притравили чем-нибудь...
После отпевания Лиза увидела сторожа. Когда они с Инессой приходили с утра, он всегда подметал двор. Лиза ни разу не слы-шала его голоса, она думала, что он немой. А тут она увидела во дворе, как он подошел к матери мертвого солдата, взял ее за руку и что-то стал говорить. Лиза услышала обрывок разговора. "...все равно будете вместе,- говорил сторож матери мертвого солдата, - потому что смерть - тайна земли, а жизнь - знание небесное..."
С утра в "Красном факеле" был концерт самодеятельности. Ансамбль русской песни пел и плясал в пустом зале. В двух первых рядах сидели четвероклассники. В перерывах - жидко хлопали...
За столом собрался весь сброд: алкоголики с Ельцовской и несколько актеров из "Красного факела". На столе была водка да картошка да еще блины. Опершись на клюку, Антонина Взвизжева всхлипывала в углу. Иногда подносила к губам рюмку водки, но тут же морщилась и ставила обратно. Рядом, полная до краев, стояла рюмка Алисы.
– Сядь ближе, Антонина, - позвала Инесса.
– Я рядом с ней хочу сидеть, - отвечала Антонина.
– Мы всегда вместе были, еще с войны. Она молодая была, видная, только некому было на нее смотреть. Все на фронте... Она губы покрасит, брови выщипает и садится дома перед зеркалом, сама на себя любуется. Это у нее с молодости привычка осталась. Как-то у нас в клубе танцы были на Первое мая с эвакуированными. Она пришла, а никто не танцует. Почти все на костылях или совсем без ног, а кто на ногах, так те с женами... Мы тогда с ней вдвоем пошли танцевать, у меня ноги совсем здоровые были... Уж мы танцевали, танцевали... Не думала я, что ее переживу!
Напротив Лизы сидели актеры-травести и Танечка Зотова. Их лица раскраснелись от водки и казались через стол - лицами плачущих детей.
– А что на халяву не погулять, - сказал один.
– Поминки как поминки.
– А что, Лиза совсем выросла, - сказал актер Боря осветителю Сере-же. Стала такой, как мы ждали!
И он смотрел на Лизу в упор. Невысокий, лысоватый, со сросшимися бровями на переносице, с опавшими, плохо выбритыми щеками. Лиза пой-мала взгляд, но не поняла его значения. За столом тихо напива-лась Инесса Донова. Лиза вспомнила Алису в гробу на табуретках. "Отпусти меня только на сегодня... А то я больше не могу..." - попросила она.