Из тупика
Шрифт:
– Вот она, революция!
– сказал.
– Недаром мы постарались. Недаром кровь проливали. Не все господам! Кончилось ихнее время...
– И, раскрыв рот, прапорщик с трудом запихнул туда толстый и жирный бутерброд.
Запив съеденное элем, он ощутил себя на самом верху революционного блаженства. А мужская сущность Харченки настоятельно требовала при этом оперативно-срочной женитьбы. Еще раз оглядел стол, заваленный продуктами, и даже пожалел себя:
– Оно, конешно, с такой жратвой да ни хрена не делая без жинки
Дела, однако, комиссару не находилось: все дела в Союзном совете вершили француз да англичанин, а приданный к ним для "русского духу" мичман Носков возражать остерегался и явно склонялся выпить: чем скорее - тем лучше. Желание окупить щедрый паек привело Харченку к Юрьеву.
– Товарищ, - сказал он, протягивая через стол руку, - ты научи, как власть, что делать-то? Я ведь на все согласен.
– Комиссары, - ответил Юрьев, - должны вызывать доверие масс... Ближе, Харченко! Ближе будь к массам.
– Понятно.
– Контроль, - вразумил его Юрьев.
– Также информация...
– Ясно. Ну а писать что-нибудь надо?
– Нет, - подумал Юрьев немного, - того с тебя не надобно.
– Это тоже хорошо. Верно! В этом мы не горазды...
Он ушел, осиянный своим значением в деле революции. Дуняшке, прямо скажем, повезло. Здорово повезло!
Со всей деликатностью, присущей благородному человеку, Харченко в ближайшие же дни пригласил Дуняшку в буфет при станции железной дороги. Дуняшку и раньше, стоило отлучиться ей из вагона, не раз заманивали на огонек. Но только сейчас она решилась на такой ответственный шаг...
– Эй, человек!
– позвал Харченко лакея.
– А клеенку кто вытирать будет? Я, што ли?
Вытерли ему клеенку.
– Совзнаками не берем, - сказали.
– Будут николаевские?
– Будут..
Дуняшке уже надоело штопать носки Небольсину, и теперь она с трепетом принимала ухаживания Харченки и буфетного лакея, стучащего в заплеванный пол деревяшкой вместо ноги.
– Платить сразу!
– сказал несчастный калека.
– А то наберут всего, напьются, сволочи, и - поминай как звали.
В этот вечер очень интересно рассказывал Харченко Дуняшке, как надо себя вести на людях.
– Есть и книга такая, - говорил, садясь к девке поближе.
– Называется она: "Как вести себя в высшем обществе". Обратите внимание, Евдокия Григорьевна, что курочку на глазах общества кушать не принято. Для курочки, как и для любви, следует искать уединения. Отдельный кабинет должен быть для курочки, потому как едят ее не вилкой, а ручками. Опять же и вино! Его не просто так - взял да выпил. Нет, Евдокия Григорьевна, каждое вино имеет свое значение в благородном смысле...
Он притянул к себе бутылку. Этикетка была французская, с надписью "COGNAC". Однако лицом в грязь Харченко не ударил:
– Вот, к примеру, этот "соснао...
– Чего орешь?
– подковылял кулътяпый служитель Вакха.
– Подогреть надо. Мы тонкости эти понимаем...
– У-у, чтоб вас... Ходють здеся всякие, листократы!
Выбулькал коньяк в чайник. Плита так и пышет от жара - коньяк скоро забурлил ключом.
– Эй ты, химия! Вскипел...
Горячий коньяк двинул прямо в сердце, уязвленное стрелами амура. Приникнув к курносому лицу Дуняшки, Харченко объяснил девке цель своей благородной жизни.
– Едем, - уговаривал он ее страстно, - до Колы на "подкидыше". Евдокия Григорьевна, у меня все приготовлено. Будете хозяйкой. Десять пар простыней из казенного полотна. Одеяло... сам не сплю под ним. Берегу для вас! Кровать с шарами по дешевке высмотрел. Занавесочки там, сервиз - тоже могу... Вы не волнуйтесь: у Тима Харченки все есть. Станете вы жить как у Христа за пазухой.
Дуняшка распустила толстые губы на все эти приманки.
– До войны-то, - сказала ни к селу ни к городу, - был у нас в Коле исправник. Так он шато-икем пил. Другого не признавал. Полтора рубля одна бутылоцка стоила.
Харченко совсем размяк - от любви и "соснаса".
– Евдокия Григорьевна, - ответил.
– Мы за шато-икем не держимся! Захотите шато-икем пить, только словечко скажите мне: Тим Харченко в лепешку расшибется - достанет!
На маневровом, вместе с "гудящими" солдатами гарнизона, проехали в темноте до Колы. Дуняшка знакомить офицера со своими бабками и дедами побоялась, но дом свой издали показала: светился он оконцем - только одним (керосин берегли).
Харченке дом понравился.
– А старенькие ваши дед с бабкой, Евдокия Григорьевна?
– Куды-ы там! Уже в земельку глядят.
– Это благородный возраст. Небось и помрут вскорости... Сватовство было прервано - совсем некстати!
– Юрьевым.
– А! Вот ты и нужен мне, братишка, - сказал он при встрече.
– Бери прогонные и мотай на "Соколице" до Иоканьги.
– А чего мне там?
– Поручение ответственное. Там, кажется, тюрьма строится. Так ты высмотри по-хозяйски, чтобы из этой тюрьмы никто убежать не смог. Потом докладную составишь по всей форме...
...Через двое суток, на пасмурном рассвете, "Соколица", потрепанная штормом, вошла под защиту Святого Носа: острый мыс, выпиравший далеко в океан, сдерживал яростный приступ моря. Возле берега ждали редких пассажиров нарты с каюрами, и собаки, взметая вихри снега мохнатыми лапами, с визгом понесли нарты по горам... Вот и сама Иоканьга: барак, радиостанция, контора базы, бочки с горючим, ряды колючей проволоки.
Встретили радисты комиссара - как собаку не встречают.
– Запродался, шкура?