Из тупика
Шрифт:
Ядвига поднялась, нащупывая ногой туфельку.
– Аркашка, - сказала спокойно, - тогда я... одна.
Небольсин вдруг заплакал, присаживаясь у печки, у родимой печки из ржавого железа, которая гудела ему трубой - неистово.
– Ты меня никогда не любила, - сказал он.
Наступил день разлуки. Дым из трубы парохода, грохот сходней, легкая качка. И косо улетают прочь от берега чайки. Ядвига плакала, а он гладил своей ладонью ее теплый затылок, вдруг ставший таким родным
С трудом он успокоил себя.
– Понимаешь, - сказал, глядя на пароход, сверкающий огнями, - есть две теории для спасения. Приверженцы первой утверждают, что лучше спасаться на шлюпках. А другие говорят: нет, вернее оставаться на корабле, чтобы спасать сам корабль. Так вот, моя дорогая, я предпочитаю остаться на корабле.
Она подняла к нему заплаканное прекрасное лицо:
– Но корабль-то... тонет, тонет! Пойми ты это...
– Он накренился. Ничего, откачаем! Он выпрямится.
Мимо них проследовала семья: педагог в фуражке министерства просвещения, его супруга и три девочки, держащие одна другую за озябшие руки. На лицах детей светился испуг перед высоким кораблем, который навсегда увезет их в дальние страны.
– Вот и мы, - сказал чиновник, тоже испуганный, как ребенок, и вытер слезу.
– Жаль, - добавил.
– Все равно жаль... Ах, если бы не жена!
"Урожденная фон Гартинг", - мысленно досказал за него Небольсин.
А вот и она сама.
– Прощайте!
– кивнула сухо.
И пароход взревел...
Небольсин в отчаянии стиснул в своих ладонях руки Ядвиги.
– Я не имею права просить, - заговорил быстро, - чтобы ты осталась. Но я слишком свыкся с мыслью, что все пройдет и где-то, в каком-то волшебном мире, мы снова встретимся... Прошу! Умоляю! Договоримся так: когда в России жизнь наладится (а я верю в это), я вызову тебя из Вильно... Ты приедешь ко мне?
Улыбка сквозь слезы.
– Конечно...
– И попросила: - Поцелуй меня...
Замерла на трапе. И повернулась к нему.
– Я так несчастна, - сказала она.
– Я тоже, - ответил он.
– Прощай, прощай...
Медленный разворот корабля на рейде. Большой красный крест на боргу парохода, чтобы немецкие подлодки его не трогали: груз живой и беззащитный - дети, женщины (военных лет). Ядвига, такая маленькая с берега, еще стоит в толпе. Все машет ему...
"Прекрасная моя! Прощай, прощай..." Неужели эта страница его жизни уже перевернута?!
* * *
А в вагоне Дуняшка собирала свое барахло, мрачно вязала его в неряшливый узел.
– Покидаю вас на веки вецные. Потому как за
Небольсин пинками докатил узел до тамбура.
– Проваливай, - сказал со злостью.
– Тебе ли дано скрасить одиночество?
И вдруг стало легко-легко. До глубокой ночи топил свою печку, пил вино, пел и плакал. Ему было хорошо. Даже очень хорошо.
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить,
У ней особенная стать
В Россию можно только верить.
Глава восьмая
Когда они прибыли, эти люди, мир не перевернулся, но заметно посуровел. Таких на Мурмане еще не видели, хотя о них уже ходили легенды. Комлевский отряд ВЧК всю ночь топал по Мурманску, отыскивая себе крышу для ночлега. Но все бараки и вагоны были заняты, и рассвет застал чекистов серых, небритых, плохо и бедно одетых - на улицах города.
Британский солдат в добротной русской бекеше охранял склад, где горкой стояли на снегу банки с корнбифом и серебристые цилиндры французской солонины. Англичанин огляделся по сторонам.
– Хэлло, рашен...
– тихо позвал он Комлева и вдруг стал ловко метать в руки чекистов тяжелые разноцветные банки.
– Садись, где стоишь, - скомандовал Комлев и ножом вспорол банку: розовая ветчина, прослоенная пергаментом, - просто не верилось после голодного Петрограда...
Сидя на снегу, красноармейцы штыками и пальцами ковыряли британский корнбиф. Иным попались бычьи языки, загарнированные шотландской морской капустой. Впрочем, им было сейчас глубоко безразлично, как это называется.
Над Кольским заливом всходило негреющее солнце; из высоких труб крейсеров "Кокрен" и "Глория" вертикально врезался в небо черный дым. Наступал день, заревели сирены, и в Семеновой бухте задвигались по рельсам подъемные краны, что-то выхватывая на берег из корабельных трюмов.
Звегинцев пригласил Комлева в управление обороной Мурманского района. Вот он сел перед ним, усталый пожилой человек, сложил на коленях грубые руки слесаря, на которых ногти - словно тупые отвертки.
Звегинцев сказал Комлеву так:
– Вкратце позволю себе объяснить положение. Старые погранвойска разбежались. В наличии у нас всего сто человек. К югу от Кандалакши уже создан отряд Красной гвардии. Возникает новый фронт в стране, ибо белофинны идут на Кемь. На Кемь и на печенгские монастыри. Это - здесь, севернее, совсем под боком у нас. Из Архангельска уже вышел ледокол с отрядом вооруженных портовиков. Нас поддержит союзный десант. В этом краю я воинский начальник и прошу сдать свой отряд под мое командование.