Из тупика
Шрифт:
– Знаешь, Юрьев... как бы это поделикатнее? Вот шел я к тебе и думал: ты хитрый. А поговорил пять минут и понял: глупый ты, Юрьев, и вредный.
...На днях тупик одной стрелки французы окружили высоким забором, охраняемым матросами с броненосца "Адмирал Ооб", и вот сегодня забор этот обрушили; на рельсах стоял новенький бронепоезд. Громыхая стальными блиндами, весь в щетине пулеметов, "бепо" проскочил через Мурманск до Колы и обратно - это был пробный выезд.
Тогда на пороге кабинета Небольсина появился
– Вы здесь старший?
– спросил угрюмо.
– Садитесь, - ответил ему Небольсин.
– Перекройте пути перед французским бронепоездом!
– Я не имею права, - возразил Небольсин, - закупорить дорогу, дающую России пока единственный выход в мир. Нет, я не имею права.
– Саботаж?
– спросил Комлев.
– Ты знаешь, что за это полагается?..
– Знаю, - прервал его инженер.
– И однако ничего перекрывать на путях не буду. Бронепоезд французов, если вам угодно, можно задержать южнее. Но только не здесь... Там, южнее, ваш отряд Спиридонова, там большевики в Совжелдоре, а с меня - взятки гладки...
Щелкая на стрелках, мимо станции тяжелым чудовищем проскочил бронепоезд - на этот раз уже до самой Кандалакши, и нигде не был задержан.
Небольсин заглянул в консульство:
– Дружище Лятурнер, вы докуда собираетесь увеличивать пробеги вашего мастодонта?
Лятурнер сидел в качалке с газетой в руках. Оттолкнулся от пола - и высоко вздернулись его колени в замшевых леях.
– Только до Званки, Аркашки... только до Званки!
– От Званки до Петрограда, - разумно ответил Небольсин, - всего сто четырнадцать верст. Большевики вряд ли обрадуются вашим платформам с пятидюймовками!
– А мы здесь, Аркашки, не для того, чтобы их радовать...
Небольсин подумал и неожиданно обозлился:
– Черт бы вас всех побрал! Вы здесь в политику играете, а поставит к стенке Комлев не вас, а меня!
Лятурнер засмеялся.
– Не поставит он тебя, Аркашки. Сила уже на нашей стороне...
На прощание Небольсин сказал:
– Милые французы, все это кончится очень скверно. И для меня. И для вашего бронепоезда... Как начальник дистанции, я заранее снимаю с себя всякую ответственность в случае, если ваш "бепо" будет найден на перегоне колесами кверху...
В командной палубе "Аскольда" хоть топор вешай: накурено. Полундра митинг! На этот раз сидячий и лежачий. Стоячие отошли в область преданий. Матросы - на рундуках, болтаются в подвесушках. Даже не митинг, а беседа, дружеская беседа. Два громадных чайника из красной меди плавают в дыму, по ходу солнышка. Вопрос обсуждается на этот раз очень серьезный: воевать или не воевать за Печенгу?
По дешевке, как было при царе, умирать теперь никто не хочет: все деликатно обмозговывают. Примерно так:
– Финны - белые? Факт, белые. За ними - немец? Он, проклятый. Шпарил немец на красный Питер, теперь по указке кайзера идет белый финн
В одних кальсонах, с голыми животами, наскакивали:
– Да пойми ты, башка от кильки! Войне-то конец! Нет войны! На кой тебе ляд сдалась эта Печенга? Что там - Петергоф, што ли? С барышней и то хрен пройдешься. Волков только морозить...
Все ждали, что скажет Павлухин; перенял он чайник, гулявший по кругу, приник к теплому носику в зеленой окиси.
– Тьфу!
– сплюнул чаинку, попавшую в рот.
– Братва (и спрыгнул с койки), ежели так судить, братва, то за что же наши рабочие бились под Псковом и Нарвой? Если бы сказали они тогда: "На кой ляд эта Гатчина?" немец давно бы уже гулял по Невскому... Врагов революции надо бить! сказал Павлухин.
– По зубам! А пока мы тут губами белье полощем, они нас лупят... Нешто вас, братишки, злость не берет?
– Ну иди, - ответили.
– Шустряк какой нашелся...
Павлухин грохнул чайником.
– Я пойду. Мне за вас совестно... Тех же англичан стыдно! Над нами уже смеяться стали: мол, русские трусы... Пойду я, братцы!
Поднялся еще Митька Кудинов, распушил свои бакенбарды.
– Пиши меня тоже. Да. и кончай трепаться - спать надо. И еще Власьев отчаянный:
– Хуже того, что имеем, не будет. Я тоже пойду.. Потом и третий:
– И меня пиши. Хоть штаны проветрю...
Глубокой ночью закончили.
Павлухин босиком прошлепал по холодным линолеумам, откинул люковицу, выставив голову над верхней палубой, глянул поверх броневой стали:
– Эй, на мостике! Просигналь на штаб нашим паразитам - Басалаго да Юрьеву, что "Аскольд" дает тринадцать добровольцев. Командира не будить. А мы - амба, на боковую...
Крейсер его величества "Кокрен" подхватил утром добровольцев с флотилии и, ныряя в сизых волнах, отправился в море.
Вот и первый завтрак - заодно с англичанами. Построились по сторонам бортов - русские и англичане. Качались между ними столы, на которых ерзали при качке сковородки с яичницей, бачки с овсянкой, сдобренной для калорийности порошком натрия с казеином. Каждому матросу, как пай-мальчику, выдали по большому имбирному прянику.
Комендор с "Чесмы" удивился.
– Гляди-ка, - шепнул, - у них, паскудов, палуба чистая..
– А ты к нам приди, - ответил Павлухин.
– У нас ничуть не хуже.
Качало, качало, качало... По трубам парового отопления, висевшим над койками, с треском прорывало горячий пар. В ожидании команды стояли англичане и русские - в общем очень похожие один на другого. На груди русских матросов начертаны несмываемым лаком боевые номера: по ним узнают матроса. А на руках английских моряков браслеты с именем и названием корабля: по иным узнают утопленника - кто таков и где плавал. И у всех у них на синих воротниках по три белые полоски...