Из тупика
Шрифт:
– Есть на дальномер!
– и пошагал...
Вальронд провел ладонью по шерстистой рыжеватой щеке.
– Я успею еще побриться, - сказал мичман...
* * *
Он появился снова на батарее ровно через пять минут, весь в белом и гладко выбритый. Белые брюки с отутюженными складками, белый китель застегнут на все пуговицы.
– Чего так парадно, мичман?
– удивился Павлухин.
– Да понимаешь... как-то неудобно. Я все-таки офицер, и на меня смотрит прислуга. Я должен сейчас сверкать, как новенький пятак... Так уж положено.
Дым наплывал, и Вальронд отдал первый приказ:
– Батарея - к бою! Орудия провернуть, дистанцию взять, боевые телефоны врубить...
На пункте управления стрельбой сразу зазвонил телефон. Рука мичмана парила над ящиками телефонов, не зная, какой из них вызывает батареи. Ага, вот этот: звонил архангельский.
– Мудьюгская позиция, - сказал Вальронд в трубку и выглянул за бруствер: перед ним уже обозначались вымпела эскадры.
– У аппарата кавторанг Чаплин, - ответил Архангельск.
– Осмелюсь говорить от имени Целедфлота... Власть большевиков свергнута, исполкомы и всякие губкомы драпают. Образуется в городе новое правительство во главе с истинным социалистом - Чайковским, ветераном русской революции... Алло! Мудьюг, Мудъюг!
– Да, да, - ответил Вальронд.
– Я вас слушаю дальше.
– Что же вы молчите?
– Жду указаний, если таковые будут.
– Указания получите от адмирала Виккорста, он у аппарата.
– Указания таковы, - заговорил Виккорст, - фарватер чист, эскадра союзной помощи спешит, она на подходе... Не вздумайте, мичман, открыть огонь! Это вызовет страшные осложнения в судьбе всего российского отечества.
Вальронд ответил:
– Отечества не посрамлю, господин адмирал. Будьте на этот счет спокойны. Тут собрались такие патриоты, что любо-дорого, приезжайте вечерком на них любоваться...
И хлопнул трубку обратно в ящик.
– Комиссар!
– гаркнул.
– Руби дистанцию до флагмана...
– "Аттентив" под флагом адмирала Кэмпена, - звонко выпевал над дюнами голос Павлухина, - дистанция... Головным идет французский "Адмирал Ооб", дистанция... Авиаматка "Нанинэ"...
– Протри стекла!
– в бешенстве заорал Вальронд.
Павлухин высунулся из окопчика.
– Протри глаза, - ответил.
– Я репетю как надо: авианосец "Нанинэ" идет в кильватер за "Аттентивом", и я вижу самолеты на палубе. Им приставляют крылья! Значит, сейчас полетят...
– Ладно, - сказал Вальронд, опуская бинокль.
– Самолеты так самолеты... В самом деле, век двадцатый, на что я обижаюсь?..
Первый гидроплан, взлетев над островом, рванул землю бомбами, и с шорохом посыпались с неба листовки. Вальронд поймал одну прокламацию на лету, - она была подписана генералом Пулем.
"Приказываю батареям беспрекословно сдаться. На размышление дается 30 минут, и если в течение этого времени батареи не выкинут белого флага, то они будут сметены огнем союзного флота..."
От батареи хлопнул винтовочный
– Эй, кто там горячку порет?
– Пришили одного... трус! Бежать намаслился...
Итак, осталось тридцать четыре. На пункте - он, на дальномере Павлухин. Итого тридцать шесть.. Как чугунные кнехты!
Все они прочли запугивания генерала Пуля.
– Читай скорее!
– орал Павлухин, почти весело. Дистанция между батареей и армадой эскадры, уже развернувшейся для прохода на фарватер, быстро сокращалась, и теперь можно было начинать.
– Пристрелочным... огонь!
Первый снаряд лег тютелька в тютельку, под самым бортом флагмана, и там вздернулись на мачте флаги. Отсюда было не прочитать, что "пишут", но и читать не хотелось. Было ясно - союзники возмущены до глубины души большевистским "пристрелочным".
– Боевыми! Клади... Отклонение., целик... залп!
Снова вызывал Архангельск:
– В уме ли вы, мичман? Что вы делаете? Мы сейчас получили радио с эскадры... Прекратите огонь!
Вальронд, не отвечая, схватил ящик и швырнул его под ноги себе: все! С Архангельском он больше говорить не станет...
Восемь стволов медленно накалялись. Краска на них сначала вздулась, будто ее ошпарили, потом стала шелушиться и отпадать слоями при каждом выстреле. Эскадра открыла ответный огонь, и земля сразу встала на дыбы: "чемоданов" не жалели. На зубах хрустел колючий песок, все плавало в дыму. Убитую чайку закинуло к Вальронду в окоп, и он заметил птицу, когда уже затоптал ее под собой ногами...
Павлухин исправно, как автомат, рубил дистанцию.
– Перехожу на поражение!
– крикнул ему Вальронд.
– Давай...
И все время какой-то отчаянный звон висел в ушах.
Англичане отвечали деловито: тщательно прицеливались и торопливо кидали на Мудьюг главнокалиберные снаряды, которые разом подкашивали сосновое редколесье, напрочь срывали бугры.
Вальронд стоял, до самого живота засыпанный песком. Сверху на него летел всякий хлам, поднятый взрывами. Батареи стали реже стрелять, и он подсознательно понял: уже есть убитые...
И вдруг все стихло, только продолжался этот звон. Казалось, звенит в ушах. Но - нет, это из ящика зуммера, забитого землей, давно трещал звонок... Разгребая песок, Вальронд нащупал трубку местного телефона. Странно: Мудьюг вызывал... сам Мудьюг!
– Кто там еще?
– спросил он, не узнавая своего голоса.
– Вы еще живы?
– И в интонации вопрошавшего было что-то очень знакомое.
– Кто у аппарата?
– Канцлер, - хрипло ответил Вальронд.
– У аппарата великий канцлер, светлейший князь Горчаков.
Недолгое молчание - и голос лейтенанта Басалаго:
– Это ты, Женька?
– Здорово, Мишель, - ответил Вальронд.
– С краснофлотским тебя приветом, Женька... Сволочь ты большевистская! Вот уж не ожидал от тебя такой подлости... За сколько же ты продался, ренегат несчастный!