Из тупика
Шрифт:
Когда выбирались на опушку леса, пуля из обреза, вжикнув, срезала сочную ветку. Матрос быстро развернул пулемет, чтобы прочесать очередью вдоль ненавистных окошек "камницы".
– Отставить, - велел Самокин.
– Мы уходим. Но мы еще сюда вернемся. Это не враги, это - дураки. Вот пускай они поживут с англичанами, тогда увидишь, как тебе хлеб да соль на подносе с расшитым полотенчиком вынесут. Да еще поклонятся: прими, мол!
Самокин оказался прав: отбунтовав сколько можно против Советской власти, северный
Глава двенадцатая
Женька Вальронд открыл глаза, и его сразу затрясло от лютого холода. Он лежал в воде, а кто-то тащил его за ноги через кочки. Мичман задрал голову и увидел над собой круглую лунищу, блеск ковша Медведицы и лицо Павлухина.
– Стой, - сказал он.
– Я жив...
– А мертвых и не таскали, - ответил ему Павлухин.
Мичман сел, разглядев перед собою обкатанные морем камни; ершилась под ветром вода Сухого моря, вдали чернел Мудьюг, уже чужой для него и далекий. И он опять упал на спину.
– Что со мною?
– спросил безжизненно.
– Ничего, - ответил Павлухин.
– Это бывает... контузия! Я тебя, мичман, всего общупал. Ты, слава богу, без дырок...
– Нет, - ответил Вальронд, - я умираю...
– Пройдет, - утешил его Павлухин.
– Я и правда умираю... У меня все болит.
– Все отбито, потому и болит. Шваркнуло нас прилично. Это с аэроплана. Ты бы видел, какой у тебя глаз...
Только сейчас Вальронд заметил, что ночной небосвод просвечивает над ним вполовину - второй глаз (правый, прицельный) затек в крови от удара.
– Спасибо каучуку, - продолжал Павлухин.
– Если бы не каучук, то прицел так бы и въехал тебе в глаз... Ослеп бы!
Вальронд долго лежал молча, а болотные кочки под его телом медленно, словно губка, выжимали из себя воду, и мичмана опять затрясло от холода. Знобило.
– Как ты меня через пролив перекинул?
– Дотянул... доску нашел.
– Спасибо, - сказал Вальронд.
– Ты слышишь, что я говорю?
– Слышу... Мы люди свои, к чему благодарить?
– Англичане прошли?
– спросил он снова.
– Уже в Архангельске.
– А как же... фарватер?
Павлухин ничего не ответил. Потом сказал:
– Евгений Максимович, как хошь, а подыхать здесь смыслу нету. Вставай, и - поволокемся.
– Куда? Ты знаешь, куда нам идти?
– Да ничего я не знаю. Вот только штаны у тебя, мичман, ни для города, ни для дачи. Белые да грязные. В кровище твоей... Ведь нас заберут сразу, как увидят... За штаны твои и заберут!
– Их можно снять, - рассудил Вальронд, отстегивая клапан.
– Так что же ты? Совсем без штанов пойдешь? Совсем худо... Иди уж так, в этих. А коли деревня какая встретится - попросим.
–
– А не дадут - с тына скрадем. Нам терять уже нечего...
На рассвете, бредя вдоль топкого берега, выбрались к Корабельному устью, - начиналась дельта Северной Двины, и были уже видны рабочие пригороды. Там запани, лесопилки, рушатся там в воду накаты сахарных бревен. Немного обсушились после ночи; обкусанные комарами, потащились далее.
Было чудесное утро. В заплесках тихо и сонно ворочалась сытая рыба. Шелестели камыши. И вдруг за островами выросли знакомые трубы и мачты. Пять труб - все с дымом: кочегары шуровали...
– Смотри, смотри, мичман... "Аскольд"!
Да, это был "Аскольд". Он прошел совсем рядом, направляясь в Архангельск, и английская речь долетела с его высокого мостика, и под гафелем колыхался флаг Британии...
– Фасон держат, - скрипнул зубами Павлухин.
– Будто в очко наш крейсер выиграли...
Вальронд - словно онемел. Долгим взглядом проводил "Аскольд", пока он не скрылся в зеленых излучинах дельты.
– Этого, - сказал, - я им никогда не прошу... Идем!
Теперь он перестал говорить о смерти. Оживал.
Одинокий рыбак сидел в баркасе, ловил рыбу удочкой на Кузнечихе. Павлухин пристал к нему как банный лист:
– Слышь, дед, махнемся штанами! Белые - на твои... а?
Старый рыбак с подозрением глядел на двух людей, вылезших, словно лешие, из кустов. Штаны у старика были из полосатой нанки - самые простецкие штаны, все в пятнах дегтя.
– Ты что, мил челаек?
– кипятился он.
– Моим штанам износу не предвидится. Еще до войны справил, и даже сзаду не протерлись... Да меня старуха из дому высвистнет, коли я белые надену... Кальсоны это, а не штаны... Куда хоть путь-то держите?
– Да в Архангельск вроде бы... А что?
Дед присмотрелся к ним внимательнее:
– А этот приятель твой... из каких народов будет?
– Национальность-то? Да большевик, - соврал Павлухин.
– Так на кой вам ляд сдался Архангельск? Вашего брата там еще с вечера повыловили. Такая облава была, что не приведи бог. Уже все баржи забили арестантами...
– Дай ты штаны нам!
– прицепился Павлухин.
– Ну, если совесть жива в тебе, снимай портки.
– Ой, молодой человек, - вздохнул старик, расстегивая ремень. Опозоришь ты меня на старости лет...
Перекинулись штанами. Вальронд надел стариковские, рыбак со стыдом и отвращением натянул, на себя белые. Сказал: "Тьфу ты!" - и отгреб поскорее на середину реки: как бы чего еще не попросили.
Пошли дальше. Павлухин шел-шел и вдруг расхохотался.
– Ну и вид у тебя, мичман! Жаль, зеркала нету... Под глазом фонарь, во такой, сам ты - словно швейцар с похмелюги, а штаны на тебе в деликатную полосочку...