Из тупика

Пикуль Валентин Саввич

– Жалко мне тебя, сопляка!
– сказал Кузякин над могилою. И поставил крест с такой надписью:

Здесь лежит английский пилот

ФИЦРОЙ

Ему было 23 года

Могилу просим не разрушать

Фицрой был обманут

Свежий холм земли окружили бойцы, притихшие.

– Кто же обманул его, товарищ Кузякин?

– А что ты за дурак такой? Все мне тебе объяснять надо... Не беспокойся, - сказал Кузякин, - ты его не обманывал. Я тоже без обмана и подлости сбил в честном бою... Фицроя обманули еще на родине, и ты, пентюх валдайский,

сними шапку. Фицроя мне жаль!

В тот же день он слетал в Петрозаводск, доставил оттуда трясущегося от страха фотографа с треногой. Велел сделать снимок могилы, и, когда отпечаток был готов, Кузякин сказал Вальронду.

– Морской, ты английский знаешь... Пиши: "Ваш юный пилот Фицрой храбро дрался, и мне было трудно его сбить. Посылаю фотоснимок с его могилы и возвращаю документы покойного..." Что там еще надо добавить? Как ты думаешь?

– Добавь, - посоветовал Вальронд.
– "Выражаю глубокое соболезнование семье покойного".

– Идет...
– согласился Кузякин.

И долго потом гладил на лбу морщину. Фотографию могилы, заодно с письмом, Кузякин вложил в карман вымпела, а вымпел сбросил над расположением британских позиций: пусть знают{32}...

Вальронд потом как-то при случае заметил военлету:

– У нас на флоте такого порядка не было: топили друг друга без любезностей. Конечно, я тебе смерти не желаю. Но вот, случись, тебя собьют белые, неужели они поступят так же?

– Не мне ломать старый обычай, - сказал Кузякин...
– Так уж повелось среди летунов всего мира. А сбить меня здесь, на севере, может только один человек... Только один!

– Кто?

– Есть такой полковник-ас... Сашка Казаков. Мы с ним приятели были. У него семнадцать побед на счету. Но, говорят, крепко стал зашибать водочку. Сейчас он в Архангельске... краса и гордость авиации Миллера! Но сначала, закончил Кузякин тихо, - я грохну Постельникова... Как нагнусь - так режет!

* * *

Лапти носить надо уметь. Эту истину Вальронд понял совсем случайно, во время отступления. Два греческих мула (их отбили вчера у англичан), звякая уздечками, тянули через колдобины пушку без ударника. И фуражку мичман вешал теперь не на гвоздик, как было у станции Масельгская, а на сучок дерева.

Нетрудно догадаться: Масельгскую они сдали.

Вальронд сносил две пары лаптей, отступая...

Третьи натерли ему ноги, и тогда он пошел босиком.

Для лихого мичмана с крейсера "Аскольд" - это уж слишком. Но, очевидно, так надо: путь был избран... вместе с народом и до конца! И никто его не толкал в загривок на этот путь - он сам ступил на него. Так что не пищать! А путь нелегкий - особенно вот в таком отступлении, когда между пальцами босых ног выдавливается черная торфяная жижа, ледяно режущая ноги.

– Ретирада что надо!
– говорил Вальронд...

Разъезд No 12 - ни души, и провода оборваны, смотаны в катушки, лежат на перроне: Одинокая козочка щиплет травку. Конечно, козочку они эту съели, - прощай, разъезд No 12!

Разъезд No 11 -

тут они встретили бойцов, занимавших позицию. Полураздетые, иные в грязных кальсонах, заросшие бородами и охрипшие, они шатались от голода. Здесь съели, после долгих дебатов, двух греческих мулов, а пушку погрузили на платформу. Конечно, эту бесполезную пушку лучше всего в отступлении было бы "потерять", но совесть артиллериста не позволяла Вальронду это сделать. Берег, тащил за собой и... проклинал ее!

Спиридоновцев обходили англичане, и бронепоезд шпарил через лес осколочными. Осколки разили белок на деревьях, к ногам бойцов однажды упала куропатка. Белые заняли Повенец, и к отряду Спиридонова, отступавшему далее, примкнула пожарная команда из Повенца, возглавляемая аптекарем одноглазым бойким малым. Из леса вышли три брата Пашковы, партизанящие в округе, попросили патронов (в долг!) и снова скрылись в дебряной чаще. Вальронд не переставал удивляться народной выдержке: их бьют, их лупят, они отступают, но воля народа крепнет. Это было удивительно и наводило Вальронда на всякие ассоциации из русской истории: так, наверное, было при Мамае, такой же дух поднимал мужика в двенадцатом... Что-то незримо ожесточалось в душе каждого - даже в отступлении.

На окраине Медвежьей Горы они укрепились, прибыл и товарищ Спиридонов; жестко совал руку бойцам, без улыбки, без слов. Заметив пушку, залепленную грязью, спросил Вальронда:

Дотащил?

– Допер.

– Дело!

Вот и весь разговор...

В этот день рядом с ними упал вражеский снаряд. Он тяжело шлепнулся на землю и не взорвался. Бешено крутясь, словно суппорт гигантского станка, снаряд медленно переползал через лужу, и грязные брызги залепляли лицо Вальронду и Спиридонову. Два человека смотрели один на другого, ожидая мгновенной смерти, пока наконец снаряд не успокоился в луже - еще дымясь... весь в накале вращательной скорости полета...

– Так как это все называется?
– перевел дух Вальронд.

– Это называется - повезло. Долго жить будем!

– Спиридонов!
– И Вальронд шагнул к нему через лужу.
– Я хочу с тобой поговорить. Просто так. По-человечески. Не против?

– Давай говори.

– Что дальше будет? Мы же драпаем, Спиридонов.

– Верно. У нас просто аховое положение. Но тифа еще нет!

– Правда, - согласился Вальронд, - черт знает почему, но вши кусают нас не тифозные... А что же дальше?

– Дальше будет как в сказке: мы победим, флотский! Но сначала сдадим, видать, и разъезд десятый. И... эту Медвежку сдадим тоже. Нам здесь не устоять.

– Трудно...
– вздохнул Вальронд.

– Еще как! Ты бы посмотрел, что под Петрозаводском было: Там перекалечило столько народу... Детишек жаль - натерпелись. А мы с тобой бугаи здоровые!

Отошли оба в сторону, и за их спинами взорвался снаряд, присмиревший в луже. Фонтаном жидкой грязи сочно плеснуло поверху.

– А я что говорил?
– захохотал Спиридонов.
– Везет?