Из тупика
Шрифт:
– Да нет. Я так... ослаб.
– С чего бы это? Ты ведь недавно сидишь. Раненько слабеть начал... Пить со мной будешь? Я юнкера-то отошлю к бесу, чтобы не слушал нас. Все едино - бежать некуда...
– И с удовольствием выговорил: - Помнишь, инженерна-ай, как я тебе однажды в поезде баранку питерскую предлагал скушать?
– Помню, - вздохнул Небольсин.
– А ты нос воротил: не хочу, мол, баранку твою кушать. И в ресторан кандибобером поперся... Чего ты хоть ел там?
– Не помню. Что-то ел, наверное. Еда забывается, как и женщины... Человеку помнится совсем другое.
– Это верно. А теперь небось дай я тебе баранку
– Хватил, ваше преподобие. Мне кажется, что я прожил длинную-длинную жизнь. Столько утрат, столько горя...
– И он заплакал.
Отец Ионафан вытянул из-под стола бутылку.
– Ну-ну, поплачь. Дело житейское... А хлипкий народ пошел нонеча, как я погляжу. Вот и матросы - слабее стали. Раньше их пороли, пороли. И хоть бы што тебе! Орлы! Красавцы! А теперь ему юнкерство кубаря раза сунет, а сдачи давать уже остерегаются... С чего бы это?
– Они голодные, отец Ионафан, - вступился Небольсин. Настоятель приник к уху, сказал - как бы между прочим:
– А комендант Смолл налип на меня. Быдто пиявка худа! Более "помирать" вам таким маниром не предвидется. Одного "покойничка" вашего в порту Владимире сцапали, он и разболтал... был слаб!
Они выпили: Небольсин - совсем немножко, отец Ионафан как следует выпил. Сбросив клобук с головы и пригладив чистенькую лысинку, в беленьких лишаях, отец Ионафан мечтательно, выдавая приступы старости, начал вдруг грезить о былой молодости.
– То ли раньше бывало?
– говорил.
– Как вспомню - душа замирает... Я тогда, последний год на крейсере "Россия" плавал. Пришли мы в Англию на коронацию короля. Визит дружбы! А там уже полно в Портсмуте коробок разных - и французы, и американцы, и японцы, и немчура. Адмирал Русин решил на фертоинг вставать посреди самого рейда. Ну и вставали мы... сутки! Смеялись над нами японцы, щерились американцы. Англичане - те народ деликатный: буксиры нам свои предлагали. Мы отвергли, гордые и независимые! Крутились, крутились на рейде, цепи расклепали, два якоря утопили... А все же встали на фертоинг! Ты слушаешь?
– Да, отец Ионафан, слушаю вас.
– Дале! Надо эскадру пускать на берег. Построили всех на шкафуте. Адмирал Русин (он аж синий стал от позора, что фертоинг подвел) и говорит... "Матросы!
– говорит адмирал Русин, - не забывайте, что была Цусима, что Порт-Артур у нас отняли..." Ну, намек нам сделан: люди толковы. Не по первому году служат. Дело свое знают. Вышли на берег. Идем. Для начала выпили. Ну, в городе, вестимо, и японцы. Оно понятно: визит дружбы! И давай мы их метелить. В лоск! Вызвали англичане насосы - водой, как собак, разлили... Слушаешь?
– Да.
Настоятель плеснул себе еще самогонки и продолжал упоенно:
– На след день строит адмирал Русин опять команду. Держит такую речь: "Ах, в такую вашу мать! Мне, что ли, за вас драться идти? Бей в хлебало любого, чтобы не скалился! Бей так, чтобы после нашей эскадры по всей Англии зубы собирать не успевали!" Это была хорошая речь, и мы кричали "ура" адмиралу. На этот день мы японцев победили. Такой Порт-Артур получился, что куда там!.. Глядим: французы. Ага, думаем: они в Севастополе были, они Нахимова с Корниловым угробили... Лупим Францию на все корки. Тут и немецкие моряки подвернулись. Ах, думаем, кайзер наш русский хлеб жрет! Сейчас отрыгнуть заставим... Тут
И закончил свой рассказ отец Ионафан словами:
– Вот что такое русский матрос! Честь ему и слава! А не сидеть ему в английской яме...
– Это вы к чему говорите мне, отец Ионафан?
– А к тому, инженерна-ай, что мне капитан Смолл в зубах навяз. Хлебало ему набить не могу, ибо ныне в святости пребываю. Но я не прощу, что он в мои духовные дела с палкой да сигарой лезет. Я его, сукина сына, на такой фертоинг поставлю...
Небольсин догадался, что отец настоятель вызвал его неспроста. Все эти байки про баранки и фертоинги - для отвода глаз. Только для "прилику". Но главное он скажет сейчас:
– Вот таки дела, инженерна-ай, - качнул головой отец Ионафан. Русского матроса, красный он там или зеленый, я в обиду не дам. Тридцать лет плавал и честь флота своего беречь всегда стану. А тебя позвал как человека середнего, вроде посла великой морской и железнодорожной державы... Давай тяпнем еще маленькую!
И потом прямо в лицо Небольсину выложил:
– Мешок со жратвой отец-дизелист в снег возле крыльца вашего сунет. Там и карта будет. А что касаемо юнкеров - дело ваше. Хоть солите их, хоть маринуйте: мне этих говнюков не жалко...
Вот это и было самое главное. Завернул в газету пирог с рыбкой, сунул его под локоть Небольсину и на прощание сказал - словно убил:
– А ты, милый, бежать не можешь.
– Как?
– удивился Небольсин.
– Не маленький, сам понимать должен... Ты ведь у меня был? Был. Значит, ты теперь на подозрении. А я чистым должен быть. Дай слово, что останешься.
– Ну что ж! Ладно. Останусь.
Было уже совсем темно в обители. Небольсин без конвоя добрался до своей команды, заспанный юнкер втолкнул его в избу, лязгнул запором. На ощупь дотянулся инженер до нар, скинул с ног валенки. Было скверно ему от самогона - совсем отвык выпивать. Затеплил лампу и разрезал пирог на части.
– Джентльмены!
– объявил.
– Полуночный ленч... Прошу!
Все пробудились, жадно ели пирог. Небольсин рассказал, что завтра мешок будет лежать в снегу. Карта! Команда сразу раскололась: одни говорили - надо идти на юг, к Петрозаводску, другие тянули в близкую Норвегию (там можно отсидеться). Победили люди активного настроения, желающие бороться, и решено было идти тундрами и лесами прямо на юг - в сторону большевиков.
Небольсин думал, засыпая: что делать ему? Слово отцу настоятелю, что бежать не станет, он дал. Но попробуй сказать об этом матросам - и сразу его заподозрят. Ах, такой-сякой, нас подначиваешь, а сам - в кусты? Может, скажут, ты со Смоллом склеился? Под мушку нашего брата подводишь?. Ему и без того не раз говорили: "Мы тебя по Мурманску знаем; ты, молоток, по разным консулам шлялся, с Элленом под ручку, словно с барышней, гулял по перронам..."