Из тупика
Шрифт:
А здесь можно летать?
– спросил Небольсин.
– Можно, - ответил юнкер.
– Вон Нагурский еще в четырнадцатом до самой северной оконечности Новой Земли слетал.
Капитан Кузякин распахнул куртку, и в потемках вдруг засверкала его грудь, обвешанная орденами. Это был не человек, а иконостас, бог войны и гибели под облаками. Небольсин выразил ему свое восхищение.
– Наше дело не шпала с рельсой, - усмехнулся Кузякин.
– Я ведь - ас, обо мне даже в Америке пишут. С уважением, как об адмирале Колчаке, который сейчас там американцев мины
– Сколько же вы сбили немцев?
– Тринадцать. Только официально заверенных. А так и больше, конечно. Да не всякого докажешь.
– А вы?
– обернулся Небольсин к Постельникову.
– Два, - ответил юнкер.
– Но я злой... собью и больше!
– Это верно, - заметил Кузякин.
– Он у меня злой плюгавец. Я вот с такими, как он, заслужил от немцев красный круг...
Небольсин очумело мотнул головой - не понял.
– Там, где мы летали, - пояснил Кузякин, - там немцы обводили циркулем по карте триста верст в округе и писали: "Из этих районов наши самолеты никогда не возвращаются..."
– Плесни мне, Коля, - сказал юнкер.
– Хоть залейся, Ваня, - ответил капитан, берясь за бутыль. Они оба очень нравились Небольсину - люди мужества и отваги: юнкер Ваня, капитан Коля, и оба - грозные русские асы (слово тогда еще новое, означало оно "туз", но уже страшное слово).
– Откуда же вы сейчас?
– спросил Небольсин, стараясь не напиться, что было нелегко в соседстве с летчиками.
– Сейчас из Англии, - ответил Кузякин.
– Что там делали?
– Да мы с Ванюшкой учили англичан выходить из штопора.
– Выучили?
– Ничего-о... Пять в смятку, а шестой, словно котенок, на свои лапы выкрутился. Теперь дело пойдет. Англичане народ упрямый. Летать умеют.
Капитан Кузякин положил руку на плечо инженера.
– Ну-ка, - сказал, - поведай, что тут творится? Небольсин определил положение на Мурмане одним хлестким словом.
– А куда вам надо?
– спросил потом.
– Думаем завтра лететь. На юг! Чего нам тут делать? Семьи у нас в России... Большевики там или белые - это уж потом разбираться станем. А сейчас - домой. Надоело!
– И много наших... там? В Англии? Во Франции?
– Русских-то? Да просто кишит Европа. И все как бараны.
Один - туда, другой - сюда. Сами себя потеряли. Под Парижем траншеи роют - опять русские. А мы вот вернулись. Погибать -один черт И даже везем нечто новенькое на родину.
Юнкер показал Небольсину на пальцах:
– Синхронизация стрельбы с пропеллером... Понимаете?
Небольсин, конечно, не понимал, и Кузякин пояснил:
– Пулеметы у нас прямо через винт стегали. А чтобы пули не разбили пропеллер, на лопастях были отсекатели из твердой стали. Стреляешь, бывало, а половина пуль бьется прямо в пропеллер. И - рикошетит... Вон, - показал Кузякин на свое лицо.
– Вот тут, на щеке... тут, под глазом... Видишь? Это меня рикошетом поздравило.
– Ну а теперь, - досказал юнкер, - движение пропеллера
– Лететь к большевикам или все же лучше здесь остаться?
– Летите, - посоветовал Небольсин.
– Летите... Главнамур вас здесь не задерживает?
– Да мы у него и спрашивать не станем, - ответил Кузякин.
– Слышал, Ваня?
– спросил он юнкера.
– Вот человек говорит, не станет же врать... Здесь худо. Так что завтра - контакт!
– Есть контакт, - нахмурился юнкер.
– Плесни еще!
– Мне не жалко, Ванюшка, как-нибудь дотащу тебя... пей! А завтра уже будем ночевать дома. Эй, инженер! Куда ты?
– Спасибо, друзья. У меня еще дела.
– А то посиди с нами... Еще врежем! Ты, видать, парень крепкий, не свалишься, как вон тот союзник...
И летчики показали на француза. Буфетчик, сердито засопев, передвинул союзника по прилавку. Ярко блестели шурупы обуви.
* * *
В бараке французского консульства притушен свет... Возле окна секретарша Мари, такая стройная, в костюме цвета хаки, рассматривает небо. С легкостью истой француженки она уже забыла любовные обиды и отнеслась к Небольсину душевно.
– Какая странная жизнь, Аркашки!
– призналась, не отрывая взгляда от окна.
– Я так благодарна этой войне, которая дала мне счастье повидать большой мир... Смотри, какое чудо в небесах! Я вернусь домой, в мой тихий Шарлевиль, выйду замуж за своего кузена-рудокопа, буду вязать по вечерам чулочки детям... Я состарюсь, Аркашки! И буду вспоминать этот дикий Мурманск, тебя и эти огненные небеса... Поцелуй меня!
Он нежно поцеловал ее, как сестру, и спросил:
– Лятурнер дома сегодня, Мари?
– Да. Пройди. Он к тебе замечательно относится.
Ввалившись к майору, Небольсин бросил на его койку шапку-боярку, повесил на крючок шубу. Потер руки с мороза. Лятурнер играл с котенком.
– Ты откуда сейчас?
– спросил он Небольсина.
– Если не считать посещения буфета, то из Главнамура. И вот о делах этой почтенной консистории, мой дорогой патер, я и решил переговорить с тобою...
Лятурнер, ни разу не перебив, выслушал все, что рассказал Небольсин: о явном саботаже Главнамура, о первой партии русских в сорок тысяч, о том, что преступно задерживать солдат на чужой земле, и прочее...
– Котенок резво кусал палец французского атташе.
– Так, - ответил майор.
– Но при чем здесь... мы?
– Не дурачь меня, Лятурнер, ты же честный парень, я знаю. И не станешь же ты отрицать, что Главнамур целиком находится под вашим влиянием. Под вашим и под английским!
Лятурнер резко сбросил котенка на пол.
– Ты преувеличиваешь, Аркашки! Влиять на Россию после ее двух революций задача непосильная даже... для Талейрана. Мы лишь союзники несчастной, заблудшей России, мы желаем русскому народу одного добра, и наши якоря войдут в клюзы сразу, как только в России водворится порядок и благополучие.