Из зарубежной пушкинианы
Шрифт:
Сэр Николас провел меня в две «русские комнаты», экспозиция которых была подготовлена правнучкой Пушкина. Эти две комнаты — своеобразный и единственный в своем роде музей русской культуры в Англии. Угол одной из комнат специально отведен Пушкину. В центре экспозиции — портрет Пушкина работы Евгения Фаберже (сына ювелира), выполненный в 1931 году по заказу леди Зии. В рамке под стеклом — страница рукописи оды «Вольность». Почерк не пушкинский.
Хочу воспеть Свободу миру,
На тронах поразить порок…
Я спросил сэра Николаса, известно ли ему содержание оды. Да, он знает эти стихи, и ему известно, что это не подлинная рукопись, а одна из многочисленных рукописных копий, распространявшихся
Здесь же выставлены золотые медали в честь Пушкина, отлитые в 1899-м и 1937-м годах. Прежде чем осмотреть эту комнату до конца, мы прошли во вторую «русскую комнату». В ней были собраны семейные портреты и фотографии. Наряду с копиями известных портретов А. С. Пушкина и Натальи Николаевны здесь были развешаны фотографии Натальи Александровны Пушкиной (Меренберг), Софьи Николаевны Торби и ее мужа, всех английских потомков Пушкина, в том числе многочисленные фотографии леди Зии, Уэрнеров и Филипсов; большинство этих фотографий у нас неизвестно. Здесь же находится небольшой мраморный бюст дочери Пушкина, Н. А. Меренберг, сделанный при ее жизни.
Разглядывая эти фотографии, я подумал, что невозможно представить себе нашу жизнь без Пушкина. Образно говоря, не будь Пушкина, мы были бы другими. А вот сэра Николаса без Пушкина вообще не было бы на свете. Портреты Пушкина, Натальи Николаевны и фотографии их детей — это просто его семейный альбом. Эта мысль показалась мне удивительной. А вот то, что мы говорим с ним по-английски, не было странным. Ведь наш Пушкин принадлежит всему человечеству.
Мы вернулись в первую комнату. Она была как бы продолжением семейного музея, но совсем в другом роде. Здесь висели портреты всех русских царей, а также портрет безземельного герцога Анхальт-Цербстского, отца Екатерины II. Все это большей частью копии, выполненные в разное время в Петербурге, не представляющие особой художественной ценности. Они принадлежали отцу леди Зии и до переезда в Англию находились на его вилле в Каннах. Почти напротив пушкинского портрета, на противоположной стене, висит портрет императора Николая I в полный рост. Пушкин глядит с портрета задумчиво и немного грустно. Император — холодно и надменно. Между ними прохаживался сэр Николас, их прапраправнук. С той же стены «самовластительный злодей», император Павел I, спокойно взирал на пушкинскую оду «Вольность». «Какое странное соседство», — невольно подумал я, прежде чем снова вспомнил, где нахожусь.
В этой комнате было много «экспонатов» (если так можно назвать вещи, принадлежащие лично сэру Николасу), имеющих историческую и музейную ценность. Среди них — столовое серебро, принадлежавшее великому князю Михаилу Николаевичу (младшему сыну Николая I), личные вещи его отца, коллекция русских придворных костюмов разного времени, в том числе придворное платье русской работы, в котором внучка Пушкина, Софья Николаевна Торби, представлялась королеве Виктории в 1897 году.
В центре зала — отлитая из серебра копия «Медного всадника» высотою в полметра. На трех сторонах ее основания видно рельефное изображение Московского Кремля, Зимнего дворца в Петербурге и Виндзорского дворца. Что это — экспонат пушкинской выставки в «русской комнате», эмблема бессмертной поэмы Пушкина? Оказывается, нет. Эта серебряная копия была отлита в Англии в 1845 году по приказанию Николая I как переходящий приз за победу на скачках. Этот приз был учрежден царем после посещения им Англии в 1844 году. После Крымской войны этот приз уже никому не присуждался.
Описание всех коллекций Лутон Ху, собранных в нескольких десятках залов, заняло бы много места. Пожалуй, наиболее выдающимися являются собрание работ русского придворного ювелира Карла Фаберже и картинная галерея, в которой представлены Рубенс, Бермеджо, Гольбейн-старший, итальянские мастера XV и XVI веков.
Когда мы вернулись в кабинет хозяина дома и разместились в креслах, я спросил сэра Николаса о том, о чем думал всю дорогу сюда, о пропавшем дневнике Пушкина.
Да, сэру Николасу эта
В 1929 году, уже после смерти Софьи Николаевны Торби, великий князь Михаил Михайлович, нуждаясь в деньгах, продал парижскому балетмейстеру Дягилеву десять писем Пушкина к невесте — единственные пушкинские реликвии, которыми семья располагала. После смерти Дягилева пушкинские письма перешли в собственность Лифаря. В 1956 году сестра леди Зии, Надежда Михайловна, присутствовала на спектакле в лондонской опере «Ковент-Гарден», в котором танцевала Галина Уланова. Это были гастроли Большого театра и первое выступление Улановой в Лондоне. В антракте Надежда Михайловна встретила Лифаря и потребовала возвратить эти письма семье, но получила отказ. Позже сэр Николас предложил Лифарю продать или завещать Лутон Ху эти письма. Однако цена оказалась непомерно большой, а от завещания их хозяин воздержался. Совсем недавно, после смерти Лифаря, наш Фонд культуры приобрел их на аукционе, и пушкинские письма вернулись на родину.
Сэр Николас помнит и рассказ Анастасии Михайловны о пропавшем дневнике и автобиографических записках Пушкина. Об этом леди Зии рассказывала ее мать, Софья Николаевна Торби. Хорошо известно, что в 1821 году Пушкин начал работать над автобиографией и довел свои записки до конца 1825 года. Впоследствии он писал, что сжег свои записки после разгрома восстания декабристов. Известно и предположение о том, что не все записки были уничтожены автором. Так вот, Софья Николаевна утверждала, что Пушкин держал свои записки в Тригорском вместе с запрещенными книгами. В сентябре 1835 года Пушкин, приехав в Михайловское, забрал записки из Тригорского и увез их в Петербург. В Петербурге он привел записки в порядок, а черновики уничтожил.
Софья Николаевна утверждала также, что у Пушкина были дневниковые записи за 1826–1833 годы. После смерти Пушкина его автобиографические записки за 1821–1825 годы и дневники 1826–1833 годов оказались у Жуковского, который вынес их из кабинета Пушкина, скрыв от жандармов. Впоследствии Жуковский передал все эти рукописи Наталье Николаевне Пушкиной-Ланской. От Натальи Николаевны дневники Пушкина перешли к ее дочери Наталье Александровне Меренберг, а от нее — к ее брату Александру Александровичу. Александр Александрович Пушкин передал эти неизвестные нам дневники вместе с перепиской родителей на хранение в Румянцевский музей, взяв слово с хранителя отдела рукописей не публиковать их до 1937 года. В 1919 году, когда дневники будто бы были затребованы из отдела рукописей для опубликования, хранитель сумел переправить их за границу. Сама Софья Николаевна никогда не видела этих записок. Из этого рассказа мне так и осталось непонятным, почему уцелел дневник за 1833–1835 годы (дневник № 2), а другие дневниковые записи исчезли. Впрочем, я тут же вспомнил об исчезновении из Румянцевского музея и писем Натальи Николаевны.
Выслушав рассказ, я спросил сэра Николаса о том, что думала об этом сама леди Зия, создавшая музей Пушкина в Англии, и нет ли каких-нибудь следов этой истории в ее переписке с Софьей Николаевной. Нет, в семейных письмах, хранящихся в Лутон Ху, и, в частности, в письмах внучки Пушкина об этом ничего не говорится. Леди Зия принимала близкое участие в судьбе другой внучки Пушкина, Е. А. Розенмайер, устроив ее мужа на работу в одно из предприятий сэра Гарольда Уэрнера в Южной Африке. Однако о судьбе потерянного дневника Пушкина ей ничего не было известно. Свой рассказ сэр Николас закончил такими словами: «Если неизвестный дневник Пушкина вообще существует, то его нет и никогда не было в Англии…»