Избранное. Из гулаговского архива

Баркова Анна Александровна

3. Пророчица

Чем за зря слоняться дни и ночи, Хорошо бы мне пойти пророчить. Про лихих правителей коварство, Про приход антихристова царства. Тех оно прельстит, кто всех премудрей, Кто перевивает шелком кудри, Кто считает злато да алмазы, Тех, кто пишет хитрые указы, Кто пылает, страстью обуянный, Позабывший бога, окаянный, Кто отрекся от родного брата, Кто пустой, и нищей, и проклятой Сделал на года родную землю, И она посева не приемлет, Солнце отвергает в лютом гневе И выносит гибель нашу в чреве. Вот ударит час. И красный кочет Православным людям запророчит, Полыхнет широкими крылами Над домами нашими, над нами. Возгорится

все кругом, до края, Озарится путь к святому раю. Выйдут, кто замучен заточеньем, Сгибнет враг под божьим обличеньем.

4. Гадалка

Была бы я жалкой гадалкой И встретила Вас где-нибудь, И милой, и вещей, и жалкой, Я Вам преградила бы путь. — Гражданка, я Вам погадаю. Червонный король Вас пленил. Но я Вам скажу, дорогая, Бубновый Вам более мил. Он — светлый, очами он — серый, Жестокий для Вас человек. Моложе, красивей, чем первый, Загубит он скоро Вам век. А вот почему тут две дамы — Ума не могу приложить. В каких-то трущобах и ямах Пришлось Вам с обеими жить. Вам преданы обе. И все же Одна Вам злодейкой была. Вас дума поныне тревожит Об этой посланнице зла. И вот не могу разобрать я: В чем дамы той главная цель. И тут же, совсем уж некстати, Любовная вышла постель. Вы были с ней в доме казенном, Железом он был оцеплен. Ложились вы спать под трезвоны, А утром будил вас трезвон. Из этого дома ушли Вы, От дамы-злодейки ушли. Вы ждали ее терпеливо, Но выпали Вам короли. Червонный и юный бубновый, Который загубит Вам век. Забудьте о даме винновой, Легла она в северный снег. В тот миг подойдете Вы ближе, И речь оборвется моя. — Гадалок и складных, и рыжих, Таких вот, не видела я. Тогда я склонюсь, побледнею, Шепну сквозь сердечную боль: — Конечно, гораздо милее Вам юный бубновый король.

5. Я

Голос хриплый и грубый, Ни сладко шептать, ни петь. Немножко синие губы, Морщин причудливых сеть. А тело — кожа да кости, Прижмусь, могу ушибить. А все же сомненья бросьте, Все это можно любить. Как любят острую водку, Противно, но жжет огнем, Сжигает мозги и глотку И делает смерда царем. Как любят корку гнилую В голодный чудовищный год. Так любят меня и целуют Мой синий и черствый рот.

12 июля 1954

Вече

Эй вы, русские глупые головы, Аржаною набитые половой, Собирайтесь-ка, милые, кругом, Потолкуем покрепче друг с другом. Мы построим-ка царство дурацкое, Христианское, наше, братское. Ни царей, ни вождей нам не надобно, Нам от них превеликая пагуба, Превеликая, несносимая. Будем в очередь править, родимые. Ты — во вторник, а я, скажем, в середу. Не спасаться ни грыжей, ни вередом Никому от того управления. Таковы от народа веления. А проправишь свой день и — долой! Отдыхать отправляйся домой. И работать до поту, как прочие, А другой — управляй в свою очередь. Нанимать за себя охотников, Находить к управленью работников Запретим мы законом строгим. Управлять не хочется многим. Но, что делать, приходится, братцы, Хоть плеваться, а управляться. А не то найдутся мошенники И наденут на нас ошейники, За ту власть, как клещи, уцепятся, К нам коростой-чесоткой прилепятся, Все повыжмут когтями-лапами, Их не сбросим потом, не сцапаем. Без царя мы не сядем в лужу, И десяток

царьков нам не нужен. Мы научены и настрочены, Управлять будем сами, в очередь.

13 июля 1954

«Я не Иван-царевич. Стал шутом я…»

Я не Иван-царевич. Стал шутом я. Без бубенцов колпак, и черный он. Кому служу я? Герцогу пустому, Или царю по имени Додон? Помещику ли в стеганом халате, Имеющему с ключницей роман? За шутки на конюшне он заплатит Тому, кто будет зваться царь Иван. Нет! Все не то. Все пряничная сказка. Я в трезвой современности живу. И здесь моей комедии завязка, Которую страданьем я зову. Кругом бараки — белые сараи. Дорога. Белый снег затоптан в грязь. А я блаженный, я взыскую рая, И судорожно плача, и смеясь. Колпак мой черный. Сам я шут угрюмый. Мы бродим по квадрату: я и ты, Железом отгорожены от шума И от мирской опасной суеты. Но я боюсь, что мир жестокий хлынет И нас затопит, не заметив нас. Но я боюсь, что в мир нас кто-то кинет, С нас не спуская неусыпных глаз. Туда — нельзя. Сюда — не пробуй тоже, И в стороны с надеждой не гляди. И там квадрат какой-то отгорожен: Работай, спи, и пьянствуй, и блуди. Я — шут. Но почему-то невеселый. Да ведь шутов веселых вовсе нет. Шут видит мир холодным, серым, голым, Лишенным всех блистательных примет. Но знаешь ли, что царская корона Не так ценна, как шутовской мой шлык, Что в наше время ненадежны троны, А шут поныне страшен и велик.

1954

Кикиморы

Ах, наверно, Иванушку сглазили, Изменился Иванушка в разуме. На последнюю стал он ступенечку Да и начал умнеть помаленечку. Что же дальше? Там глубь черноводная, Где кикимора злая, голодная, Как проклятая схватит за ноженьку, Водяною потянет дороженькой Прямо в омут, где водятся черти, Где спознаешься с черною смертью, Где не будет душе покаяния, Где не будет с любимой прощания. Водяной панихиду отслужит, А над омутом горько потужит: Дорогая моя, ненаглядная, С ней и мука была мне отрадная, С ней и горе мне было, как счастье, Без нее станет счастье напастью.

1954

Возвращение

Вышел Иван из вагона

С убогой своей сумой.

Народ расходился с перрона

К знакомым, к себе домой.

Иван стоял в раздумье,

Затылок печально чесал.

Здесь, в этом вокзальном шуме,

Никто Ивана не ждал.

Он, сгорбившись, двинулся в путь

С убогой своей сумой,

И било в лицо и в грудь

Ночною ветреной тьмой.

На улицах было тихо,

И ставни закрыли дома,

Как будто бы ждали лиха,

Как будто бы шла чума.

Он шел походкой неспорой,

Не чуя усталых ног.

Не узнал его русский город,

Не узнал и узнать не мог.

Он шел по оврагам, по горкам,

Не чуя натруженных ног,

Он шел, блаженный и горький,

Иванушка-дурачок.

Из сказок герой любимый,

Царевич, рожденный в избе,

Идет он, судьбой гонимый,

Идет навстречу судьбе.

1955

«Я не в русской рубашке Иван-дурак…»

Я не в русской рубашке Иван-дурак, А надел я лакейский потрепанный фрак. Выдает меня толстый широкий нос, Да мужицкая скобка седых волос, Да усмешка печальнее, чем была, Да песня, что хрипло в даль плыла. Да сердце стучит в засаленный фрак, Потому что забыть не может никак.

28 мая 1955

«Шел Иванушка, приплясывал…»

Шел Иванушка, приплясывал, Кушачишко распоясывал. Ой, жги! Ой, жги, говори! Ты себя тоской-печалью не мори! Страхи все свои отбрасывай, Мы увидим солнце красное. Мы такие ли увидим чудеса, Долу склонятся дремучие леса, Реки бросятся неведомо куда, Покачнутся в удивленье города. Ты не бойся, дорогая, не дрожи, А меня покрепче за руку держи.