Избранное
Шрифт:
Обстановка у Терениных не располагала к веселью, но Варя не смогла подавить улыбку, услышав, как успокаивает прислуга перепуганную барыню.
В комнате Агнессы тоже были следы торопливых сборов. С окон и дверей сняли тяжелые бархатные портьеры. Их, видимо, пытались втиснуть в чемоданы, это не удалось, и теперь они валялись на подоконнике.
— Папа велел укладываться, уезжаем. — Агнесса растерянно развела руками. — А похоже, бежим. Куда — не знаю. Сначала, наверное, в Гельсингфорс…
Из прихожей снова послышался испуганный
— Хрупкие мы. Ей, старой женщине, простительно. А вот так же воюют и генералы — наши защитники. Испугались красных. Скажи, Варя, ты видела большевиков? Что это за люди? Я не верю в то, что это сплошь предатели, насильники, варвары, как о них говорят.
— Кто это говорит? — тихо сказала Варя.
— Ну, у нас говорят, конечно, наши… А я… — Агнесса бросилась в кресло и стиснула руками голову. — Не знаю. Ничего не знаю. Только я никуда не хочу ехать… Господи, хоть бы Валентин был здесь!
— Ты думаешь, что Ловягин посоветовал бы тебе не уезжать? — сказала Варя.
— Не знаю, ничего не знаю. — Агнесса вдруг улыбнулась. — Помнишь, он как-то сказал, что если все полетит к черту, то я переживу? Характер, мол, у меня такой. Может быть, он и прав. Я не хочу никуда уезжать. Пусть все идет к черту. В конце концов, чего мне надо? Выйду замуж.
— Так оставайся, — предложила Варя.
Лицо Агнессы исказилось болезненной гримасой. Она махнула рукой.
Варя грустно попрощалась с Агнессой: она привязалась к этой девушке, чужой ей, взбалмошной и все же как-то вошедшей в ее душу. Но уйти Варя не успела — ввалился запыхавшийся Бук-Затонский. Он за последние дни не то чтобы постарел, а как-то потускнел. На нем было старое пальто с потертыми рукавами. На голове вместо шляпы — кепка.
Агнесса и Варя переглянулись, когда он подчеркнуто вежливо назвал горничную «товарищ Даша». Этот человек уже начал приспосабливаться к новым порядкам.
Бронислав Сергеевич вернулся домой усталый и злой. Он нанял в Старой Деревне три подводы, рассчитывая к утру быть с семьей на даче в Келломяках и уж оттуда перебираться в Гельсингфорс. Но у Петропавловской крепости патруль реквизировал подводы.
Агнесса упросила Варю остаться.
— Не скоро увидимся. И увидимся ли? — Глаза ее были печальны. Варя не нашла в себе силы отказать ей. К тому же и спешить было некуда.
Бук-Затонский потерял дар красноречия. Он оживился только, когда речь зашла о Керенском:
— Каков главнокомандующий! Оставил в заклад господ министров и отбыл восвояси.
Он проклинал Керенского, а у самого зависть выпирала наружу. Керенский трусливо сбежал, но у неудачника-адвоката, премьер-министра и главнокомандующего еще кое-какая перспектива оставалась. На худой конец он безбедно проживет за границей в качестве «исторической личности». А он, Бук-Затонский? Не хватит у него воли бросить доходную мастерскую. Он не скрывал, что
— Им-то, большевикам, разве не потребуется шрапнель? — втолковывал Бук-Затонский компаньону. — Не хлопушками же они собираются пугать противника…
У Бронислава Сергеевича был другой план. Он забирает ценности, семью. Отойдет в сторонку, притаится. Если все уладится — вернуться в собственный дом никогда не поздно. На днях уехала в Финляндию его тетя, вслед за ней — дальний родственник, генерал. Минувшей ночью и Теренины уехали бы, да негодяй кучер угнал последнюю лошадь из конюшни. Возит винтовки из Петропавловской крепости.
Только сейчас Варя поняла, какая пропасть отделяет ее от этих людей, хотя они искренне расположены к ней, даже, можно сказать, любят ее. Бронислав Сергеевич предложил Варе ехать с ними. В Финляндии он найдет ей дело — уроки русского языка, счетную работу; словом, с ними она не пропадет. Варя, сдерживая себя, промолчала.
Прощание было тяжелое. Агнесса крепко обняла Варю и долго не отпускала. Елена Степановна перекрестила ее, а Бронислав Сергеевич горестно качал головой. Бук-Затонский стоял у окна, как бы говоря: «Я остаюсь, еще увидимся». Боря проводил свою учительницу до двери и по-мужски пожал руку.
И вот Варя снова на улице, одна со своими думами…
А в это время из Смольного вышел Тимофей Карпович. И пяти минут не продолжалась у него беседа с Дзержинским. Тюменев обратился с просьбой назначить к ним в сотню офицера. Феликс Эдмундович, хитро щуря глаза, сказал будто утвердительно:
— Не ниже штабс-капитана.
— Да нет, хотя бы и прапорщика, но обстрелянного, — всерьез ответил Тимофей Карпович.
— Так значит, прапорщика? А вы кто — рабочий, конторщик?
— С Механического, рабочий.
— Большевик?
— С 1911 года.
— На фронте были?
— Был.
— Вам бы, друг мой, не сотней командовать, а полком. Торопитесь, — Дзержинский протянул руку Тимофею Карповичу, — а то в Зимний без вас войдут.
Тимофей Карпович как держал в руке шапку с красной лентой, так и выскочил на улицу, где за штабелями дров грелась у костра его сотня:
— Посылают нас на подмогу.
Тимофей Карпович развернул газету и прочитал записанные на ее полях напутственные слова Ленина:
«Самозваному Временному правительству жить осталось меньше суток. Пора кончать с министрами-капиталистами».
Сотня Тимофея Карповича, получив добавочно несколько ящиков патронов, направилась к Зимнему. Шли строем, многие с непривычки сбивались с ноги.
Выйди Варя от Терениных на несколько минут раньше, она, пожалуй, увидела бы Тимофея Карповича, шагавшего в наступивших сумерках впереди сотни по Французской набережной.
Через подъем, делящий набережные Воскресенскую и Французскую, разметывая грязь, шумно перевалил броневик.