Избранное
Шрифт:
«Родители!
Мы, учителя, бастуем. Наши требования: автономия школе, бесплатное обучение, бесплатные учебники, завтраки, обувь, теплое платье учащимся.
Если Советская власть — власть народа, пусть выполнит наши требования.
Родители! Бойкотируйте учителей-штрейкбрехеров.
В нетопленой школе было пусто. Варя посидела у сторожихи и не выдержала, ушла.
Уже две недели бастуют учителя, две недели Варя не может избавиться от чувства, что она участвует в чем-то постыдном. Да и деньги на исходе. Как дальше жить?
Днем,
«Уважаемая Варвара Емельяновна, сегодня на пять часов дня в школе назначена выплата жалованья бастующим учителям.
Все было непонятно. Забастовка и — жалованье. Кто же будет платить? За что?
В школе было сумрачно, только в учебной части горела люстра. Никто не оглянулся на Варю, когда она вошла. Здесь кроме Софьи Андреевны был Яков Антонович и незнакомая дама, подстриженная по-мужски. Она сидела в кресле, обняв руками колено. У окна стоял высокий мужчина с хрящеватым носом и копной густых волос. Худобу его не могла скрыть широкая бархатная толстовка.
— Прочту последнее.
Незнакомец вскинул руки, будто благословляя кого-то:
Звезда Упала из гнезда Небес… И лес Приял ее. Он засиял? Нет! Она Без сна, Не спит, Потухла, не горит. Зла беда! Звезда, Воспрянь — Тебе высь неба — грань…Варя поморщилась. На литературных вечерах, куда ее когда-то водил Яков Антонович, она слышала не раз таких юродствующих поэтов. Захотелось сразу же уйти, но как же с жалованьем? Без жалованья нельзя возвращаться домой.
Поэт замолчал.
— Добрый вечер, — сказала Варя.
— Нашлась пропавшая! — Яков Антонович представил ее: — Учительница математики, Варвара Емельяновна Дерябина.
Мужчина, читавший стихи, оказался развязным малым. Дирижируя воображаемым оркестром, он спел туш и первым протянул Варе руку:
— Врежьте в память — Африкан Каштанов. По профессии — репортер самой свободной в Петербурге газеты «Буревестник», по призванию — поэт, по убеждениям — анархист.
Дама, сидевшая в кресле, не назвала себя, только буркнула: «Из банка». В следующую секунду на ее коленях оказался портфель, захрустели новые керенки.
— Получайте.
Варя взяла со стола вставочку, чтобы расписаться в ведомости, обернулась — дама сидела в прежней позе, обнимая колено.
— Где же ведомость?
— Кончилось время ведомостей, — забасил Африкан. — Скоро и деньгам капут.
Варя не понимала, шутят над ней или говорят всерьез. Теренин и тот, выдавая ей деньги, брал расписку.
— Стачечный комитет, — поспешил объяснить Яков Антонович, — доверяет людям.
— Да спрячьте бумажки в ридикюль, подымите голову, — крикнул Африкан, — чувствуйте себя человеком!
Варя промолчала, сбитая с толку всем происходящим в учительской. А поэт-анархист шумел:
— Рубль под гильотину! Проживем без денег. За единицу берем рабочий день, которой делится на шесть рабочих часов. Каждая рабочая минута
Дама из банка зевнула:
— Прочитай, Африкаша, из последней тетради.
— Право, доставьте удовольствие. — Софья Андреевна просительно сложила руки на груди.
Варя оказалась в затруднительном положении: слушать глупые вирши было тошно, а уйти неловко. Яков Антонович придвинул ей стул.
Африкан выпрямился, широко расставил ноги и, рассекая воздух кулаком, стал читать:
Ты гром И молния, Народный стон и «я». Ты меч И злоб завет. Восстаньем ты воспет! Ты звон Сердец, Переворотов фон И в пульсе мира — кровь…Возвращаясь домой, Варя и не думала, что скоро ей снова придется встретить этого юродивого.
Без школы и учеников жизнь казалась пустой, бессмысленной. Смущало Варю и другое: жалованье. Откуда эти деньги? Почему Африкан что-то мямлил о большом единовременном пособии, которое скоро будет выдано учителям?
Однажды к ней постучала Анфиса Григорьевна:
— Тебя спрашивают.
В дверях стоял Африкан:
— От стачечного комитета, обследование.
— Раздевайтесь, — сухо сказала Варя.
Африкан швырнул пальто на кровать, туда же бросил шарф.
— У нас в квартире, — еще суше сказала Варя, — есть прихожая, есть вешалка. Понятно?
Казалось, незваный гость выругается и хлопнет дверью. Однако он только пожал плечами и отнес пальто в прихожую.
Не больше получаса пробыл у нее этот человек, но, как только за ним закрылась дверь, Варя от усталости повалилась на постель. С сумасшедшим легче разговаривать. Он ей предлагал переехать к нему на квартиру, выступить в клубе анархистов на диспутах «Государство — насилие над личностью» и «Да здравствует свободная любовь!» К счастью, у него не было настроения читать стихи, но, уходя, он кинул на стол воззвание стачечного комитета и ученическую тетрадь.
Тетрадь была мятая, замызганная, в сальных пятнах. Варя брезгливо откинула обложку. Нет, это были не стихи, а проза. Эпиграфом к своим разглагольствованиям Африкан взял слова Фихте:
«Всякий имеет право выйти из государства и образовать государство в государстве».
Африкан отстаивал «свободу личности». Он писал:
«Никто не имеет права никому ничего приказывать и предписывать. Всякий только сам может решать, что он должен делать согласно своему разуму, совести и воле».
И этакий человек оказался чуть ли не центральной фигурой в учительской забастовке! Но что делать с напечатанным на машинке воззванием стачечного комитета к учителям страны? С ужасом она увидела под ним и свою фамилию. Африкан, уходя от нее, велел подписать воззвание и переслать на Коломенскую или передать Софье Андреевне. В воскресенье «Буревестник» напечатает воззвание учителей. А почему под воззванием не стоит фамилия старейшего математика Владимира Владимировича? Когда Варя спросила об этом, Африкан рассмеялся: «Нашли революционера!» Ей казалось, что этот человек затягивает ее в пропасть. Куда пойти, с кем посоветоваться? О Тимофее все нет и нет никаких известий, и лучше об этом не думать, иначе с ума можно сойти. Никогда еще Варя не чувствовала себя такой одинокой.