Избранное
Шрифт:
У парадной Варю встретил дворник. Вид у нее, наверное, был такой, что он сразу догадался о ее душевном состоянии.
— Говорил, барышня, не туда идете, так нет! Еще легко отделались. Большевики бога не признают, богатых не признают, всякие там реквизиции устраивают, так ведь все-таки люди. А эти!.. Видел я их флаг, черный, аршина три бархату и надпись: «Долой! Долой! Долой!» Все долой! — Дворник плюнул. — А газетку их не довелось читать? «Буревестник» называется. Полюбопытствуйте. Требуют отменить — как это у них сказано? — право частного владения женщинами в возрасте от семнадцати до тридцати двух лет. Тьфу!
Штаб
Вечером к Варе зашел Чернышев и помрачнел, узнав, что от Тюменева по-прежнему нет известий.
На Варю Чернышев с первой беседы произвел впечатление сердечного человека. Ей захотелось рассказать ему о своих заботах.
— Это вы молодец, это правильно, — одобрил Чернышев, когда Варя сказала, что завтра начнет занятия в своих классах.
Уходя, он зачем-то спросил, в какой школе она учительствует.
В эту ночь Варя часто просыпалась. Ученики придут, пусть не все, но придут. Как-то их встретит Софья Андреевна? Как будет держаться Яков Антонович?
…Еще издали Варя увидела освещенный второй этаж школы. Свет есть, но истоплены ли печи? Ну, не беда, сами протопят.
В коридоре мальчишки играли в пятнашки. Учеников было мало, и все-таки Варю радовала возможность начать занятия.
Вдруг шумно распахнулась дверь учебной части. Оттуда вышли Софья Андреевна, Африкан, за ними Чернышев в бушлате, опоясанном пулеметными лентами…
В учительской находились Владимир Владимирович и учительница русского языка. Издалека донесся школьный звонок. Владимир Владимирович протянул Варе руку:
— Важно начать сегодня, нас уже трое. Откуда взялся этот матрос? Надо отдать ему справедливость, он умеет приводить довольно сильные доводы в защиту просвещения.
Звонок заливался. Нужно было спешить в класс.
Глава семнадцатая
Когда Тимофей Карпович вновь пришел в себя, он не мог понять, где он. Память, рассказывал он после, сохранила только клочки воспоминаний о том, что с ним происходило за это время. Он помнил себя на носилках, окруженного казаками, которые что-то говорили ему. Потом было опять забытье. Очнулся он уже на госпитальной койке, спросил у соседей, где он, ему ответили — в Петрограде, в Обуховской больнице. Первой мыслью было написать Варе, попросить прийти, но он не мог шевельнуть рукой: грудь, плечи — все было стянуто бинтами. Он продиктовал соседу, пожилому рабочему с Лесснеровского, легко раненному под Пулковом, несколько строк, полных любви и тоски, диктовал шепотом, чтобы на других койках не услышали его признаний. И раздумал отправлять. Лучше выждать, увериться в том, что врачи его не обманывают. И вдруг какое-то странное безразличие ко всему, и нестерпимая головная боль, озноб, и недоумевающие, встревоженные лица врачей. Отчетливо запомнился голос одного из них: «По-видимому, начинается сепсис». И опять забытье, и какие-то люди несут его на носилках…
Когда он снова пришел в себя, солнце золотило деревянные побеленные стены. Он лежал на койке в низенькой палате, оглядывал ее и вдруг
Теперь уже она ему рассказала о том, что произошло с ним, когда он лежал в госпитале.
Врачи подозревали у него начало общего заражения крови. Но у него начинался тиф, сыпной тиф. Тимофея Карповича немедленно эвакуировали из госпиталя в Боткинские бараки.
А как же Варя попала сюда? Об этом она не хотела рассказывать, он был еще очень слаб.
Несколько позже, когда Тимофей Карпович стал поправляться, лечащий врач как-то сказал ему:
— Не сразу разглядишь вашу невесту. По виду — барышня, институтка, а характер…
Тимофей Карпович рассмеялся:
— Какая же она барышня! Она в детстве гусей пасла.
И вот о чем узнал он от врача. В бараки его привезли в бессознательном состоянии. Дежурная сестра нашла в его бумагах неотправленное письмо в конверте и с адресом, прочла, растрогалась и решила отправить со своей припиской — так, мол, и так, положение тяжелое, и ранение и тиф, за справками обращаться туда-то.
На третий день, как только письмо дошло, Варя была в бараках.
В проходной едва можно было протолкаться. Еще с порога Варя увидела на стене списки раненых и больных. Часть фамилий была зачеркнута зеленым карандашом, — это те, кто выписался. Желтые пометки говорили о тех, кто умер.
Покойников почему-то было больше в начале списка. Объяснялось это просто: в больнице не хватало людей, списки не переписывали, а добавляли к старым все новые и новые листы. Сухонький санитар, стоя на скамеечке, деловито колдовал над списками разноцветными карандашами.
Фамилии больных и раненых на букву «Т» начинались чуть ли не у потолка. Читать было трудно. Глаза остановились на третьей строчке: «Тюменев Т. К.» Жив! Значит, все-таки жив! Она не опоздала!
Варя кинулась к окошку, где принимали передачи. Там ее и слушать не захотели. Даже те, кто стоял в очереди, обрушились на нее — с ума сошла, знает же, что к заразным нельзя, никто не разрешит! Ее оттеснили от окошка.
Какое-то оцепенение охватило Варю. Неизвестно, долго ли это продолжалось, но в это время в проходную вошел человек в кожаном пальто и громко спросил:
— Кто поступает в пятый барак временной медицинской сестрой?
Никто не отозвался. Человек в кожаном пальто повторил вопрос.
Варя услышала шепот:
— Была тут молоденькая, испугалась заразы, убежала.
Тимофей Карпович лежал в пятом бараке. Варя так и рванулась вперед:
— Я.
— Пойдемте.
А вечером Варя стояла перед Софьей Андреевной. В кабинете заведующей учебной частью держался густой солдатский дух: с неделю назад Софья Андреевна — хочешь не хочешь — перешла на махорку. От сильной затяжки «козья ножка» вспыхнула — Софья Андреевна, сбив огонек, продолжала курить и отчитывать Варю: