Избранное
Шрифт:
— Фирфарова без чувств вынесли из красилки, — заговорил Николай. — Кислоты и лаки человеку здоровье сгубили — чахотка его поедает, требуем отправить в Крым лечиться.
— За счет казны, — вставил Анисимов.
Полковника сейчас раздражало все: и мастеровые, что ворвались в кабинет, и трусливый правитель канцелярии, виновато заглядывающий сюда, и докучливый генерал. На языке вертелось: «В Крым? А почему не в Герберсдорф? Признанный мировой курорт». Но он сдержался, — наверно, депутация. Хочешь не хочешь, а терпеливо выслушай весь этот
— Казна не обеднеет, — настаивал Анисимов.
— Фирфаров не крепостной, знал, на что шел. Если чахоточных и слабых здоровьем мастеровых возить в Крым за счет казны, то завод выгоднее закрыть, — резко ответил полковник. Опомнился, заговорил мягче: — Лечите больного обществом, пустите лист, как делаем иногда мы в офицерском собрании.
Вынув из кителя бумажник, полковник протянул мастеровым пятирублевую бумажку.
— Открою лист, генерал, господа начальники мастерских не откажут, пожертвуют, кто сколько может.
— На бедность? — Николай навалился на стол, Анисимов предупреждающе наступил ему на ногу — не горячись.
— Мы не на паперть шли…
— Нищим подают медяки, — сухо ответил полковник, — жертвую кредитный, сожалею, но собственного монетного двора у меня нет.
«Дешево ценят на оружейном человеческую жизнь», — подумал Николай, не удержался, сказал:
— С листом ли, с шапкой на паперти — одно и то же.
— Не желаете пускать лист жертвователей, дело ваше, — полковник убрал деньги в бумажник. — Не навязываю. Можно Фирфарова с красилки и на пенсию вывести. Поблагодарит ли он ходатаев?
Выбравшись из кабинета, Николай с досады плюнул. Ругал себя за горячность и Анисимов.
— Не получилось, а хуже бы бедняге от наших хлопот не стало. Хитер полковник, под корень срезал.
— На казенном правда и не ночевала, — поддакнул Николай.
— Пока всяк только при своей обиде будет брать лиходея за грудки, любой городовой зачинщику голову отвернет. А попробуй задень какое-нибудь благородие… сомнут, в земле сгноят. Сподручно им нас в одиночку бить. Деда твоего турнули без права поступления, отца — по той же статье. А если бы… — Анисимов распрямил плечи. — Нас, рабочих и мужиков, тьма-тьмущая, их сиятельств благородий — горстка. А вот они правят, сундуки набивают, тех, кто ропщет, сажают в острог, гонят по этапу.
— Кто же нам подскажет, как прутики воедино собрать? — живо спросил Николай.
— Землегляд. Он народник, — сказал Анисимов. — Побольше бы таких было, не посмели бы мастерового и мужика притеснять.
— Народник, — повторил Николай, и ожили смутные воспоминания детства, когда в Петербурге на Екатерининском канале убили царя. Жена начальника завода все траурное на себя напялила, а дед Емельянов разорил копилку, рублевые свечи поставил своему святому — Николаю Чудотворцу, святым Петру и Павлу за то, что бог прибрал царя.
— Послезавтра собираемся в леску за Гагаркой, зайти? — спросил Анисимов.
— За мной-то зачем? — вяло спросил Николай и вдруг оживился: — Ах да,
2
Алексей Алексеевич, новый правитель канцелярии, надворный советник, слыл в Сестрорецке либералом. Полковник, видимо, поручил ему «что-то сделать для чахоточного». Спустя неделю, когда Фирфаров еще отлеживался в больнице, Николая неожиданно вызвали в канцелярию.
— Радуйтесь, штраф с Фирфарова снят. — Алексей Алексеевич, постукивая очками по кулаку, продолжал: — Здесь вот деньги на лечение.
— Тридцать рублей смогли выделить.
Вызов в канцелярию, отмена штрафа с Фирфарова и свалившиеся вдруг деньги были для Николая такой неожиданностью, что он растерялся, переминаясь с ноги на ногу, не знал, как поступить. На лечение тридцать рублей мало, а для Фирфарова это деньги большие. Месяц с семьей прокормится.
— Ведь вы ходатайствовали за Фирфарова? — Алексея Алексеевича сбила с толку нерешительность Емельянова.
Николай не успел ответить, генерал, приоткрыв дверь, позвал чиновника.
Полчаса прождал Николай, а уйти нельзя — тридцать рублей лежат в конверте. Заскучав, он взял со стола книгу: незнакомые буквы на обложке, но с любопытством полистал. Увлекшись, не заметил, как вернулся от генерала правитель канцелярии.
— На чужом языке, наверно, интересно читать? — сказал Николай и спросил: — Роман из какой жизни?
— «Лелия» — это роман о судьбе женщины, а написала его французская писательница Жорж Санд, — доброжелательно объяснял Алексей Алексеевич. — Любите читать?
— Редко приходится. В обществе трезвости дают книжки все больше о спасении души, про козни дьявола и белую горячку.
Алексей Алексеевич засмеялся: позабавила откровенность мастерового.
— В ваши годы еще рано думать о спасении души, — сказал он. — А что любите читать — о приключениях, похождениях сыщиков?
— Тянет к серьезному, — признался Николай. — Прошлым летом студент дал почитать «Муму». До сих пор, как закрою глаза, вижу Герасима в лодке с собачкой и кирпичи.
То ли подкупила любовь мастерового к серьезной книге, то ли чиновнику хотелось поближе познакомиться с Емельяновым. Так или не так, но он пригласил его во вторник к себе.
— Есть в моей библиотеке Толстой, Короленко, Тургенев, Лесков.
Во вторник, словно назло, мастер оставил Николая на сверхурочные. Прямо с завода он поспешил в Ермоловку. Когда в конце улицы показался темно-зеленый особняк с квадратной башенкой, Николай оробел, сбавил шаг: опоздал безбожно, удобно ли? Но себя успокоил — не в гости идет, за книгами.
Дорожка, густо посыпанная песком, вела не к парадному крыльцу, а к застекленной веранде, откуда доносились удары бильярдных шаров. И когда до веранды осталось несколько шагов, из ягодника выкатился черный лохматый шарик с белым бантом и весело затанцевал у ног Николая, тыча холодный нос в руку.