Избранное
Шрифт:
— Через два дня на рентген. Посмотрим, какая мозоль. А потом будете приезжать к нам на проверку.
— Явлюсь, как Варвара?
Черные глаза Софьи Михайловны вскинулись удивленно и растерянно:
— Вы чем-нибудь недовольны?
Зоя засмеялась:
— Я недовольна тем, что вы ее не выставили. Почему вы с ней цацкались? Почему не прогнали?
— Но она моя больная. Я должна ее лечить, — защищалась Софья Михайловна.
— Значит, вам все равно кто — склочница Варвара, или я, или, скажем, Майя Плисецкая, или какой-нибудь
Софья Михайловна покраснела и сказала «да» с отчаянной решимостью человека, готового пострадать за свои убеждения. Этот отвлеченный, теоретический разговор мучил ее, привыкшую к определенности и непреложности. Но Зоя не давала ей покоя:
— А на войне? Ведь приходится оперировать врагов?
— Я не была на войне. Но мой учитель хирург Яблонский говорил — руки должны делать одно и то же. Чувства во время работы не играют роли.
— А я думала, вы именно меня пожалели, помните, когда подняли мне изголовье, научили садиться? В самый первый день?
Софья Михайловна лгать не умела:
— Неподвижно лежать на спине при переломах не рекомендуется. Могут возникнуть застойные явления в легких, а это очень неприятное осложнение…
Она терпеливо объясняла все это Зое, а той было почему-то грустно. И когда Софья Михайловна сказала: «Вот скоро вы от нас уйдете», — Зоя поторопилась поймать ее на слове:
— Когда вы меня выпишете?
Софья Михайловна смутилась:
— Вас оперировал Иван Федорович… Посоветуемся с ним… Сделаем снимок…
Были еще какие-то причины и доводы, но Зоя уже знала, почему ее задерживают.
Ах, Софья Михайловна! Вспомните, как боится сейчас простуды женщина, которая бросилась под поезд! У того, кто побывал здесь, вырабатывается иммунитет. Так могла бы сказать Зоя, но промолчала. Софья Михайловна единолично ничего решить не могла, а Зоя и так достаточно долго испытывала ее терпение.
14
К вечеру в палату набилось множество посетителей. Полагалось к каждому больному пропускать по одному человеку, но догадливые совали нянечкам в карманы монетки и получали халат, иногда заляпанный черт знает чем, но дающий право войти в отделение. Впрочем, такое же право давала любая белая тряпка, символически наброшенная на плечи.
Вокруг Тосиной койки расположилась вся ее семья. Чем-то недовольный маленький Эрик безостановочно ревел. Возле Галины в три голоса верещали и хохотали подружки. Глуховатый Федор Федорович громко разговаривал с Татьяной Викторовной. Присев на край Зоиной койки, Леонид Сергеевич старательно развлекал жену сообщениями о событиях из жизни Сережи. И от всех этих колебаний воздуха в палате стоял ровный густой гул.
— Сию минуту всех выведу, — объявила сестра Люся, появляясь на пороге. — Базар развели. На койках расселись. Шестой час уже.
Она стояла в дверях, требуя выполнения
Стало тихо, но никто не тронулся с места.
— Нам Прасковья Павловна разрешила, — процедила наконец Тосина свекровь.
— Мне ничего не известно. Освободите палату.
И снова томительное, неподвижное молчание.
— Подойдите ко мне, милая девушка…
У Татьяны Викторовны было два голоса — обычный, достаточно, впрочем, звучный, и другой — торжественный, с модуляциями. Против торжественного устоять было трудно, и Люся пошла на него. Татьяна Викторовна взяла ее за руку.
— Вы совершенно правы. Мы вели себя непозволительно шумно. Но почему, имея такое мощное оружие, как женственность и красота, вы предпочитаете бессилие злобы и грубости?
— Разве ж тут можно иначе?.. — почти жалобно завела было Люся.
— Можно! — перебила ее Татьяна Викторовна. — Можно! Давайте попробуем иначе!
— От вас по всему отделению шум, а рядом Иван Федорович диссертацию пишет. Надо же ему покой дать.
— А почему он здесь диссертацию пишет?
— У него дома условий нет. Живет в общей квартире. По вечерам все соседи дома.
— Как это понять? Почему ему условий не создают? — вмешалась Тосина свекровь. — У нас вся профессура отдельные квартиры имеет. Даже трехкомнатные.
— «Почему, почему»… Диссертации нет. А когда ее писать? В день по три операции, да осмотры, да консультации всякие.
— А я полагала, что он умный человек! В наше время дожить до седых волос в общей квартире! Ну, а вы-то все чего смотрите?
— А мы что можем?
— Прямо как дети! Неужели у вас за все время случая не было, чтобы кто-нибудь из больших людей сюда попал? Ну, из райсовета или, еще лучше, из горсовета? Да не обязательно самый главный, тут лишь бы зацепку иметь.
— Я не знаю. Это, наверное, в мужском отделении. Да Иван Федорович просить не будет.
— И просить не надо. Так, между прочим, сказать, что мог бы хоть сегодня сделать операцию, да не в форме, ночью соседи в общем коридоре скандалили, спать не давали. Всякий сразу поймет.
— Вы гениальная женщина, — сказала Татьяна Викторовна, прикрывая свои лукавые глаза.
Одобрение побудило Тосину свекровь к действию:
— В каком районе он живет? Во Фрунзенском? Кто у меня там, дайте-ка вспомнить… Да я лучше с ним сама поговорю!
Она решительно двинулась к двери, но испуганная Люся преградила ей путь:
— Нельзя ему мешать. Я вас очень прошу, ни в коем случае. Он рассердится…
Тосина свекровь пожала плечами. «Ну, как хотите. Мое дело предложить, а там пеняйте на себя», — говорил ее снисходительно-величавый вид.
— Освободите палату. Пожалуйста, — добавила Люся под взглядом Татьяны Викторовны. Но у дверей не выдержала: — Через пять минут приду температуру мерить, чтоб никого постороннего не было!
Первой поднялась робкая Тосина мама.