Избранное
Шрифт:
И все-таки Галя долго одевалась и потом, совсем готовая, надушенная «Красной Москвой», сидела на бортике ванны. Она думала, что заплачет, но не заплакала, подвела глаза и вышла к родным затянутая в парчовое платье, красивая и печальная.
— Да, — сказал Петр Васильевич, — ничего не скажешь!
Мама грустно покачала головой:
— А счастья нет…
Папа пел, перебирая струны гитары:
Если жизнь моя только лишь пьеса, Вы давноЮленька, с молодым лицом и седыми волосами, загадочно улыбалась. У нее была новая роль — в папиной жизни. А мама, уложив Тимку, попросила:
— Володя, «Стаканчики»…
Стаканчики граненые Упали со стола. Все мальчики влюбленные Забыли про меня…— Коньяка две бутылки, а водки нет, — разочарованно сказал Петр Васильевич.
Постучала Танечка. Надо было оценить ее синее тафтовое платье и блестящую брошь, приколотую к плечу. Встреча в ресторане «Будапешт» ко многому обязывала. Костя, как истинный моряк, долго сопротивлялся узким брюкам. Но Танечка победила. Брюки шириной в двадцать четыре сантиметра Костю стесняли.
— Галя, ну хоть вы скажите, можно так отставать от жизни?!
И вот подошли наконец минуты, которые Галя особенно любила. Замолкала музыка. Простой человеческий голос еще раз напомнил людям о том, что сделано ими за истекший год, и поздравил с вступлением в будущее.
Это были минуты раздумья над своим местом в большой жизни. И минуты общности со всеми людьми Родины.
А потом торжественный бой часов кремлевской башни, вырвавшаяся из бутылки струя шампанского, звон бокалов, от которого ненадолго проснулся Тимка.
Галя выпила три бокала. Тело стало воздушно легким. Только на сердце было по-прежнему тяжело. Она танцевала с отцом вальс и близко-близко разглядывала его худое, в тонких морщинках лицо. А ведь когда-то «как играли страсти его послушною душой!».
И вот сидит мама, пополневшая, поседевшая, грозит пальцем своему Петру Васильевичу, который тянется налить себе очередную рюмку.
И все-таки Гале кажется, что у них было все проще, все легче и ясней. Не так, как у нее. Но какие они молодцы! Никто из них никогда ничего у нее не спросил. Ее материнство они приняли как радостное событие.
Она крепко поцеловала отца, поцеловала маму и Юлю, протянула руку Петру Васильевичу. Он опустился на одно колено, лукаво прищурив выпуклый глаз.
В нем, конечно, тоже есть обаяние.
Зазвонил телефон. Никто не подойдет. Марья Трофимовна давно спит, спит изревевшаяся Люська. У Александра Семеновича темно. Тоже встречает Новый год где-нибудь.
Холодными пальцами Галя взяла трубку.
— Галина Владимировна, с Новым годом вас, с новым счастьем…
— Спасибо, Антон Львович, дорогой, вас также.
— Вот тут рядом моя знакомая Наташа, она тоже вас приветствует.
Девушка
— Всего вам хорошего обоим…
Едва Галя положила трубку, телефон зазвонил снова.
— Вам Александра Семеновича? Его, кажется, нет…
Он распахнул дверь. Не выдержал. Не смог заснуть и проспать эту праздничную ночь, отказаться от ненужных поздравлений, от всей этой чепухи…
И почему-то ему казалось, что Галя ушла. Ее голос прозвучал так неожиданно.
Галя тоже удивилась:
— Вы дома?
Он вдруг вспомнил, что небрит, что костюм на нем, наверное, помялся, и, не глядя на нее, взял трубку.
Мальчик тихо сказал:
— Папа…
— Слушаю, — ответил Александр Семенович.
— Мы желаем тебе здоровья, успехов…
Он замолчал. Трудно ему по телефону желать счастья, успехов.
— Ну, спасибо, вам также.
Володя заторопился:
— Папа, ты понимаешь, мы с Ирочкой решили не встречать в этом году, а потом пришли наши друзья и вытащили нас.
«Конечно, от Ирочки твоей ни песен, ни басен», — подумал Александр Семенович.
— Ну и хорошо! Надо веселиться. Вы ведь не старики.
— Ты понимаешь, в ее состоянии… — сказал Володя.
Вечно у нее какое-то состояние. Вечно она чем-то недовольна. Он дал волю своему раздражению:
— Опять у нее что-то не так?
— Нет, все нормально, — торопливо сказал Володя, — врачи сказали — в апреле.
— Что в апреле? — спросил Александр Семенович.
— Ребенок.
Он вернулся в комнату, еще плохо понимая, что произошло. Прежде всего возникла потребность немедленно что-то сделать. Потом появилось чувство виновности перед Ириной и досада на свою недогадливость. Потом он представил себе ребенка, маленького живого ребенка, и его охватила радость. Значит, можно начать все сначала: первые игрушки, первые книжки, счастливое познание мира.
Он зажег свет, включил настольную лампу. Как всегда, жена улыбалась ему с карточки.
Он подумал: «А если девочка? Ведь возможно какое-то повторение, в глазах, в улыбке? Вдруг случится чудо?»
В комнате сильно пахло мандаринами и яблоками. Александр Семенович открыл форточку. Донеслись песня, музыка, женский смех.
В коридоре приглушенно разговаривали, топали ногами, надевая калоши.
Галя провожала своих гостей.
Все-таки они были уже немолодые. Им хотелось домой, в теплые кровати. Мама сказала:
— Я пришлю с утра Ниночку, она заберет Тимку к нам на целый день, а ты погуляй.
Потом они ушли, и стало тихо. Так тихо, что было слышно, как веселятся соседи. И снова позвонил телефон. Анатолий спросил:
— Ну как, весело тебе в твоей компании?
— Ничего, весело…
— Ты, кажется, окончательно разгневалась?
— Что тебе надо?
— Ну вот, Галка, хватай такси и приезжай, улица Обуха, сорок семь. Я тебя буду встречать у ворот ровно через двадцать минут. Договорились?