Избранное
Шрифт:
— В тесноте, да не в обиде…
— Тесновато у нас, это точно.
— Ну, ну, почему же тесновато? Вполне нормально, вполне, — на всякий случай пророкотал доктор Рубинчик.
— Нормально? — переспросила Евгения Михайловна. — Вы, значит, считаете нормальным, что на подстанции нет специально оборудованной душевой? А то, что у меня врачи по очереди спят, тоже нормально?
— Голубушка, — завопила Настя, — у вас хоть фельдшерская обширная, а у меня…
— А сейчас, кажется, не о тебе речь! — рассердилась Евгения Михайловна.
Наум Львович,
— В торжественные дни я веду только светские разговоры, но могу сообщить вам по секрету, что в недалеком будущем каждый врач «скорой» будет иметь отдельную комнату. Ну, скажем, небольшую, с персональной койкой, телефоном и с горячей водой. Устраивает вас?
Все засмеялись.
— Шутник, шутник, — сказала Евгения Михайловна, — вечно свернет на свое. Ну, как живете, супруга как?
— А я знаю? — Наум Львович развел руками. — А я ее вижу? У нее на руках ночной санаторий, у меня круглые сутки «скорая». Вот так и живем.
— А вы, Виталий Николаевич, перестали что-то билетики в театры брать. То, бывало, нет-нет да позвоните.
Доктор Белохаров закивал:
— Постарели мы, Евгения Михайловна, отяжелели. Да и телевизор губит. Как подумаешь — ехать куда-то да в очереди на вешалку стоять, махнешь рукой, сядешь к телевизору и дремлешь в свое удовольствие.
— Нет, я хожу.
— Ну, вы у нас вечно молодая. В вас энергии непочатый край.
В дверях появился Юрочка и только приготовился что-то сказать, как Наум Львович подхватил свой портфель:
— Кажется, можно начинать?
Ксения осталась в маленькой врачебной, у окна, соединяющего обе комнаты. Ей хорошо был виден стол, украшенный еловыми ветвями и букетами поздних, осенних цветов. Евгению Михайловну усадили в кресло, и она сидела прямая, с напряженным строгим лицом.
Шумно рассаживались шоферы; сбившись в уголок, шептались и смеялись вечно неспокойные молодые санитары. Кира, конечно решившаяся показаться в своем наряде, чувствовала себя хозяйкой-распорядительницей и мелькала по комнате, как большая зеленая бабочка.
Фельдшер Евсеев в халате, наглаженном до глянца — подходила его очередь ехать на вызов — открыл собрание коллектива, посвященное «славному сорокалетию нашей уважаемой Евгении Михайловны».
Все захлопали. Евгения Михайловна поднялась и поклонилась на три стороны низким поясным поклоном.
У Ксении сжалось горло.
Потом заговорил доктор Рубинчик. Заговорил хорошо, плавно, только изредка заглядывая в лежащие на столе листки. Он говорил о значении «Скорой помощи» в жизни столицы, о путях развития этого учреждения, о задачах каждого его работника. Евгения Михайловна согласно кивала головой. Кира сидела отставив ножку и живописно расположив складки пышной юбки. Евсеев зорко оглядывал комнату, готовый в любую минуту одернуть нарушителя тишины.
Но прозвенели звонки, и Евсеев сорвался с места. Врач Прасковья Ивановна
Наум Львович повысил голос. Теперь он перечислял достоинства Евгении Михайловны — ее неутомимость, добросовестность, точность ее диагнозов. Он упомянул основоположника «скорой», знаменитого доктора Пучкова, и причислил Евгению Михайловну к его лучшим последователям.
Теперь кивали все окружающие, а Евгения Михайловна строго глядела прямо перед собой, и на щеках у нее горели красные пятна.
Сколько ночей недоспала эта женщина, холодных зимних ночей, когда так тяжко выходить на заснеженные темные улицы! Не было в ее жизни ничего важнее труда, даже в молодости, полной соблазнов.
Почему же нет сейчас здесь никого из тысячной армии спасенных ею людей?
Почему не позвали сюда молодежь, будущих врачей, чтоб задумались они над своим призванием?
Как скупо мы говорим: неутомимость, добросовестность, скромность. Сейчас мы не должны быть скромны. Не только для мертвых существуют слова: героизм, подвиг.
Почему мы умеем работать самоотверженно, гордо, вдохновенно, а говорить об этом стыдимся?
Эти слова не для каждого дня, но наступает час, когда они должны прозвучать в полную силу.
И самые лучшие цветы принести бы сюда…
Сзади кто-то тихо окликнул:
— Ксаночка!..
Алексей Андреевич встал за ее стулом:
— Вы утомлены, дорогая.
«Так проявляется забота», — подумала Ксения.
Но ей не нужна была его забота, тепло его рук, мягкость его голоса. И пусть он это знает.
— Все равно я никуда с вами не пойду, Алексей Андреевич. И не заставляйте меня больше ничего говорить. Так будет лучше.
На этот раз он не пытался ее удержать. Доктор Рубинчик кончил речь и собрал рассыпанные по столу листки. Ксения прошла через всю комнату и села на место уехавшей Прасковьи Ивановны.
Кира укоризненно покачала головой, выразительно указывая глазами на измятый и уже не очень чистый халат Ксении. Но это можно поправить. Пока выступал кто-то из гостей, Ксения расстегнула пуговицы, незаметно вытянула из рукавов руки и в минуту аплодисментов очередному оратору быстрым движением стянула с себя халат. Кира одобрительно фыркнула, зажав рот.
Поднялся шофер Бухватов. Кому же, как не ему, двадцать лет возившему Евгению Михайловну, говорить о ней!
Кряжистый, краснолицый Бухватов в разговоре не мог обойтись без крепкого словца. Евгения Михайловна поглядела на него с опаской, но успокоенно откинулась на спинку кресла, когда Бухватов вынул из кармана тетрадь, неловко развернул ее и стал читать, далеко отставив от глаз:
— Евгению Михайловну Прохорову я знаю с тысяча девятьсот тридцать девятого года как исключительно трудоспособного и высокоидейного человека.
Английский язык с У. С. Моэмом. Театр
Научно-образовательная:
языкознание
рейтинг книги
