Избранное

Дмитриев Виталий

Асфальт размякнет от жары.

Июньским пухом, как подушки,

набиты пыльные дворы.

Присядь на низенькой скамейке

и закури, и спичку брось.

Огня медлительная змейка

ползёт от ног. Прожги насквозь

сухую землю под ногами.

Как безобидно это пламя.

Куда ни глянешь — пух летит

июньский,

белый, тополиный.

Такая чудная перина

у самых ног моих горит.

Ну вот — ещё одна примета

скупого питерского лета.

Я знаю множество примет —

родимых пятен Ленинграда.

А впрочем, хватит. Мне не надо

деталей. Пусть другой поэт

займётся этим крохоборством.

Пускай достойный акмеист,

чураясь собственного сходства,

как будто на руку нечист,

вставляет в стих то башню крана,

то землеройный агрегат,

а я не стану. Мне простят,

надеюсь, мелкие изъяны.

* * *

Ночью в подъезде, где лампочки то ли разбили,

то ли свинтили — стоишь, к темноте привыкая.

Дом словно вымер, как будто его разбомбили

и расселили уже. Тишина-то какая.

Словно полопались все заводные пружины.

Вытянув руку, бредёшь и бубнишь поневоле:

“Нужно б свечей прикупить, фитилей, керосину,

масла лампадного, спичек, поваренной соли…”

* * *

Хоромы сменив на полати,

свершив переезда обряд,

толкаясь на Старом Арбате,

зачем я так выпукло рад,

узнав на лубочной картинке

ограду, двойной светофор

в том месте, где улица Глинки

впадает в Никольский собор?

Зачем

я цепляюсь за место,

коль время едино для всех?

Сквозь город, не стоящий мессы,

почти презирая успех,

бреду, то ли слаб, то ли болен.

Но вот наступает тот миг,

когда с четырёх колоколен

вещает единый язык.

И вновь вдоль изгибов канала

иду неизвестно куда.

Ты помнишь, ведь здесь протекала

иная, живая вода,

иные деревья шумели

под тёплым весенним дождём,

где Росси, Ринальди, Растрелли

рокочут, как пойманный гром.

И даже не верится толком,

что всё это сходит на нет.

Лишь ты, безымянным осколком

в пространстве блуждая, поэт,

ещё не предвидишь, не знаешь

куда и зачем возлетишь,

чьей кровью себя запятнаешь,

чью душу безвинно спалишь.

* * *

Город.

Памяти осколки.

Здесь вот жили где-то

Юра Колкер, Таня Колкер,

дочь Елизавета.

На Шпалерной в коммуналке

я бывал когда-то.

Навестить бы их, да жалко —

съехали куда-то.

Вроде в Лондон. Мне б, пожалуй,

разузнать при встрече

у друзей. Да их не стало.

А кто жив — далече.

У живых иные беды,

радости другие.

Я, наверно, тоже съеду,

сгину из России.

Город.

Памяти осколки.

Здесь вот жили где-то

Юра Колкер, Таня Колкер,

дочь Елизавета.

<