Избранное
Шрифт:
— Это твое место. Отдыхай.
Я не проронила ни звука и уселась на кровать, обхватив руками колени.
Убедившись, что я спокойно сижу на месте, госпожа Бай отошла в противоположный угол комнаты и улеглась на кровати, стоявшей у двери. На этой кровати, кроме циновки, лежало еще одеяло, у изголовья стоял табурет, а на нем — кожаный чемодан.
Я огляделась. В комнате, кроме меня и Бай, было еще несколько женщин. Никто не спал, одни лежали, молча уставившись в потолок, другие сидели на кровати и что-то шили или плели из нейлоновых нитей. В комнате царило молчание. Одна из женщин обмахивала веером спавшего на кровати мальчика лет трех.
Через некоторое время отворилась дверь и вошла какая-то девушка с подносом, который она поставила передо мной. На подносе стояла чашка с белым рисом, тарелка с запеченными в тесте крабами, салат, куриный суп и пиала с рыбным соусом. В городе мне редко доводилось видеть такой роскошный обед, всего раз или два мать с бабушкой готовили такие блюда по случаю моего приезда домой.
Госпожа Бай поднялась со своей кровати и подошла ко мне:
— Надо поесть!
Я не шелохнулась и по-прежнему молча сидела, обняв колени.
Она продолжала:
— Ешь, иначе останешься голодной!
Она еще долго уговаривала меня, но я даже не прикоснулась к еде. Наконец мне надоело сидеть в одном положении, я встала, сняла поднос с кровати и, поставив его в угол, улеглась спать.
На следующее утро я поднялась и вышла из комнаты умыться, а когда вернулась, увидела на своей кровати поднос, на котором была чашка с кофе и хлеб. Госпожа Бай снова принялась меня уговаривать:
— Поешь, доченька, не то помрешь с голоду.
Вчера вечером, когда мне принесли еду, я заметила, что женщина с ребенком очень внимательно посмотрела на меня, но не произнесла ни слова. Сегодня утром я снова поймала ее взгляд, казалось, она что-то хотела сказать мне. Пожилая женщина, кровать которой стояла недалеко от моей, обратилась ко мне:
— Ешь, ешь, доченька!
Но я была непоколебима. Я отказывалась от пищи три дня. Как только госпожа Бай выходила из комнаты, женщины начинали говорить все разом, и все они — особенно старушка и женщина с ребенком — наперебой уговаривали меня есть. Женщина с ребенком, улучив момент, когда я вышла в туалет, тоже вышла за мной и остановилась у порога, поджидая меня. Когда я возвращалась, она отправила мальчика в туалет и тихо сказала:
— Надо есть. Этот рис выращен руками народа, и ты должна есть, чтобы подкрепить силы. Борьба предстоит длительная.
За три дня я освоилась в лагере и узнала, что он состоит из нескольких секторов. Сектор, в который я попала, назывался «спецкамерой». Если попавшие в лагерь люди не сразу поддавались обработке, их помещали в такие вот «спецкамеры». В нашей комнате, кроме меня и госпожи Бай, было еще шесть женщин из провинций Лонган, Бариа, Тэйнинь, из Сайгона, Шолона и Задняя. Они были арестованы либо за распространение листовок, либо как участницы партизанского движения. Три попали в лагерь из-за мужей. Женщину с мальчиком, расположившуюся в дальнем углу, звали Мон. Ее муж работал в полиции в провинции Бариа, а потом скрылся куда-то. Они не смогли арестовать его и схватили ее — это случилось больше года назад, когда мальчику — его звали Хынг — не было еще двух лет. Седая женщина, кровать которой стояла рядом с моей и которую все в комнате называли тетушкой Ба, жила совсем недалеко отсюда — в Тихоа. Ее муж занимался мелкой торговлей и однажды поехал по делам в провинцию Тэйнинь. Его заподозрили в том, что он помогает подпольщикам — работает у них связным и снабжает их продовольствием. Мужа тетушки Ба арестовали. Сейчас он находится в «спецкамере» номер два — в
Госпожа Бай, про которую Зыонг Динь Хиеу сказал, будто она работала в провинциальном комитете партии провинции Бенче, в действительности была женой одного из членов этого комитета. Он был арестован уже давно. Потом они арестовали и ее, чтобы она уговорила мужа изменить «политические взгляды», но он даже не стал ее слушать, и его выслали куда-то. А Бай осталась работать в лагере.
В нашей комнате Бай больше всех боялась тетушки Ба и Мон. Тетушка Ба часто ругалась с охранницей. Мон, напротив, держалась очень спокойно, но госпожа Бай хорошо знала, что у нас в комнате все прислушиваются к ее мнению. Хозяева лагеря специально поселили Бай в сектор, где были эти две женщины, а теперь еще появилась я.
После трехдневной голодовки я, по совету Мон, начала есть. Но я по-прежнему категорически отказывалась от всякой работы и от выполнения внутреннего распорядка. Когда во дворе раздавался сигнал, призывавший приветствовать подъем флага, я, несмотря на угрозы Бай, уходила в туалет и запиралась там. Потом я перестала выходить из комнаты и во время подъема флага демонстративно оставалась лежать на кровати.
Каждое утро я выходила во двор, делала гимнастику и не торопясь проходила несколько кругов. После завтрака меня обычно приглашали на беседу. Потом я снова медленно гуляла по двору, тихо напевая наши песни, или ложилась спать. Я спала (а иногда делала вид, что сплю) так много, что в конце концов меня прозвали «соней». Я любила сидеть под деревом, что росло неподалеку от нашего дома, и петь. Мне особенно нравились песни времен войны Сопротивления.
Прямо напротив нашего дома, по другую сторону двора стояло несколько таких же домов. Это был второй сектор — для мужчин. Заключенные жили там в основном в одиночках, там же находились и карцеры. Я смотрела на окна этих домов и пела для тех, кто сидел там.
Иногда я просто усаживалась под деревом и молча наблюдала, как прогуливаются заключенные мужской зоны. Направляясь в душ или туалет, они обычно проходили мимо нашего дома. И когда они видели меня, то тихо просили что-нибудь спеть. И я снова запевала песню, хотя знала, что пою не очень хорошо. Но я все-таки пела — пела для них.
Все эти дни меня не покидала тревожная мысль — почему меня арестовали? Кто предал? Кого из наших взяли еще? Как там дела на воле? К счастью, вернувшись из освобожденной зоны, я успела передать товарищам все поручения руководства, все наказы дядюшки Фана и Хоанга. Но меня волновало, как они там справляются с работой без меня. Я очень жалела, что не послушалась советов дядюшки Фана и Хоанга, не осталась в освобожденной зоне. Если бы осталась, не было бы этого ареста!
Я вспоминала свой разговор с Хоангом, и досада все сильнее мучила меня. Все чаще вспоминались друзья: Хонг Лан, которая так изменилась за то время, что я ее не видела, Хиен, которого уже нет с нами. Хиен! Сколько он мог бы еще сделать!
Однажды Мон спросила меня:
— Ты знаешь девушку по имени Бе?
— Какую Бе?
— Нгуен Тхи Бе. Она тоже училась в сайгонской школе. Она прихлопнула одного гада.
Я вскрикнула:
— Так это же Тхань! Наша Брижит Бардо!
Мон задумчиво проговорила:
— Может быть. Но здесь все звали ее Бе. Я сама спрашивала, как ее имя, и она назвалась Нгуен Тхи Бе.
Я рассказала Мон, почему мы в школе прозвали Тхань Брижит Бардо. Видимо, попав в лагерь, Тхань решила назваться другим именем.