Избранное
Шрифт:
Матрос потрогал его легонько за плечо, но старик и тут не сошел с
дороги.
– Чи он дуб, чи просто дубина, - пробормотал матрос и протолкнул
ко мне племянника стороной.
Парень робко косился на дядю.
– Встань по форме, - сказал я.
Парень в розовой рубахе составил ноги вместе, а дядя, взглянув на
него, досадливо махнул рукой и отошел в глубь вагона.
Тут парень сразу приободрился и стал отвечать на мои вопросы.
Оказалось,
"Что же, не нумеровать же их, - подумал я. - Малюга первый да
Малюга второй. Этак и запутаешься".
И я записал его без прибавлений: племянник, и все, 19 лет.
Так, строчка за строчкой, стал я заполнять страницу.
В списке я сделал четыре графы: фамилия, возраст, семейное
положение, адрес на родине. Народ был все больше в возрасте около 25
лет - год в одну сторону, год в другую. Смазчику, Васюку, как раз
исполнилось 25 лет, железнодорожнику-замковому - 27 лет, матросу - 29,
Панкратову - 23. Самым молодым оказался пулеметчик Никифор, фамилия
Левченко, - ему было 17 лет. А самым старым - машинист Федор Федорович
Великошапко. Ему уже было 50.
В конце списка я поставил и свою фамилию: командир такой-то, лет
– 22. Тут же под списком и расписался.
Я закрыл книжку и спрятал ее в карман. Ребята один за другим
разбрелись по вагону. Пулеметчики, машинист и кочегар ушли к себе.
Стало тихо. В полутьме вагона кто-то протяжно и сладко зевнул.
– Спать нельзя, товарищи, - сказал я, - скоро двинемся.
– Да нет, мы так только. На ящиках прилегли...
– услышал я сонный
голос матроса.
Я поставил фонарь повыше, чтобы лучше видеть всех в вагоне.
Свет упал на сидевшего поблизости смазчика.
"А ведь у нас с ним какой-то разговор был. О чем это?.."
Я стал припоминать. Да, насчет работы у орудия! Ну-ка поговорю с
ним - теперь уже как командир.
– Васюк, - позвал я.
Он встрепенулся и пересел ко мне.
– Вот что, Васюк... Только ты говори прямо по совести: тебе не
трудно у правила? Подумай-ка, ведь тяжесть-то какая - нашу тюху-матюху
ворочать!
– Да что ты! Вот тоже... - Он с тревогой и, как мне показалось,
даже с испугом взглянул на меня.
– Где ж тут трудно? Ты же пробовал!
– В том-то, - говорю, - и дело, что пробовал. Все руки отбил...
Может быть, ты все же полегче работу возьмешь? Хочешь в пулеметный
вагон - будешь там запасные ленты подавать пулеметчикам да воду - вот
и вся работа. А долговязого парня, который там сейчас, к правилу
поставим...
Смазчик вдруг вскочил и замахал на меня руками:
–
усмешкой: - Ну да, ты, конечно, теперь начальник, я понимаю... ты
можешь... И все равно - не пойду, не пойду!
Смазчик закашлялся и схватился за грудь.
Я перепугался.
– Васюк, да что ты, что ты, успокойся!..
– Я взял его за руки,
усаживая. - Ведь я совет только тебе подал, по-товарищески. А не
хочешь - оставайся у правила. И кончен об этом разговор!
Он опустился на лафет. Я подправил фонарь и тоже сел. С минуту он
пристально глядел на меня и даже, чтобы лучше видеть мое лицо,
повернул меня руками к свету фонаря. Потом медленно убрал руки, видимо
убедившись, что я его не обманываю.
– Вот ты... - вдруг заговорил он, потирая руками колени и
медленно раскачиваясь, - ты все с этим правилом... А я должен
обязательно у пушки быть, понимаешь? Я хочу сам их всех видеть и сам в
них стрелять. Потому что... Нет, ты не поймешь этого...
Я слушал и действительно пока мало что понимал из его туманных
слов.
– Ты этого не поймешь, - продолжал он, вздохнув.
– Потому что у
тебя наган на поясе и ты всегда можешь защититься... А я тогда, зимой,
без оружия был... совсем... Только масленка да пакля в руках. И вот...
Да... И вот их убили... - выговорил он, запинаясь и шепотом. - Вот
там, - махнул он рукой в темноту, - у второго товарного тупика, прямо
на рельсах расстреляли за забастовку. Обоих моих товарищей. И семьи у
них, детишки остались...
Я слушал его и ни о чем не спрашивал. Ясно, кто расстрелял
железнодорожников. Зимой здесь лютовали оккупанты. Пограничная
станция! Грабили народ по всей Украине, а эшелоны здесь шли: не
миновать Проскурова! Железнодорожники-то и забастовали.
Смазчик глубоко вздохнул и продолжал:
– А меня на тех самых рельсах - шомполами... Потому что я с
пустой масленкой ходил, только вид делал, что заправляю вагоны в
дорогу. Сто двадцать ударов шомполами. Ихний жандарм, когда уже меня в
память привели, сам мне счет объявил, по-русски. Это ведь они мне
чахотку сделали... Да я это только к слову, - вдруг как бы спохватился
он и быстро взглянул на меня.
– Сила у меня еще есть, ты не думай.
Я тихонько обнял его и придвинул к себе.
– Отомстить я должен за малых сироток... и за всех за нас, и за
себя...
– проговорил он совсем тихо, как бы сам с собой.
Смазчик неожиданно встал: