Избранное
Шрифт:
пришла... Осталась при Быкове в больнице...
Затем были речи, гремел духовой оркестр, с памятника скатилось
покрывало, и все увидели заветный броневик с надписью: "Враг
капитала".
К Сергею, который, подхватив аплодисменты, крепко бил в ладоши,
вдруг кто-то прикоснулся. Глядит - Лещев. Дух перехватило у него от
радости: "Это от Дуняши... Она его послала ко мне!"
Дядя Егор был празднично одет и сиял как солнышко. Но о
племяннице -
– Ты погляди, - весело затормошил старик Сергея, - как франтовато
обут броневичок: новенькие шины с маркой "Красный треугольник"!
Только тут Домокуров заметил, что историческая достоверность
нарушена. Он знал и от Фатеева, и от Васи-прокатчика, что дутые шины
для броневиков не применялись: попадет пуля в этакую обувку и - пшик!
– шина спустила воздух. Дальше с места не двинешься - а каково это в
бою!.. Ободья колес каждого броневика были обтянуты массивной, то есть
сплошной, полосой толстой резины, которой ни пули, ни осколки снарядов
не страшны. Это значило: броневик ходит "на гусматиках".
Между тем старик в упоении рассказывал, как его, уже пенсионера,
по ходатайству товарища Семибратова допустили к вулканизационному
котлу. Разумеется, помогала ветерану молодежь, точнее сказать,
руководил делом Егор Лещев, и он вправе был заявить Сергею:
– Сам сварил этот комплект шин!
Домокуров, не зная, правильно ли он поступает, но воздержался
упоминать о гусматиках.
На гранитном подножии броневика сверкала золотом надпись.
Из задних рядов потребовали: "Не разобрать отсюда. Прочтите
вслух!"
И Домокуров - он был рядом с броневиком - прочитал раздельно,
полным голосом.
3/16 апреля 1917 года
у Финляндского вокзала с этого броневика
прозвучал великий призыв
В И Ленина:
"ДА ЗДРАВСТВУЕТ СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ!"
Присутствующие запели "Интернационал".
БРОНЕПОЕЗД "ГАНДЗЯ"
ПОВЕСТЬ
Глава первая
Случилось это в 1919 году, помню точно - в конце июля 1919
года... Есть в жизни даты и события, которые не забываются. Для меня
таким событием на всю жизнь осталась боевая служба на бронепоезде в
грозовые дни лета 1919 года.
Вступил я на бронепоезд в ночь на 25 июля...
Но лучше рассказать все по порядку.
x x x
небольшой этот городок был пограничным. Всего каких-нибудь два
перехода от него - километров шестьдесят - и уже кордон, а за ним -
панская Польша.
Нелегкий прошли мы путь, пока вступили на пыльные улицы этого
городка, громя германских захватчиков, предателей украинского народа,
националистов всяких, петлюровцев, виниченковцев, гайдамаков.
Националисты пытались поссорить украинский народ с русским
народом. Ведь когда брат с братом в ссоре, врагу легче одолеть каждого
поодиночке.
Но сколько ни усердствовали клеветники - оболгать Советскую
Россию им не удалось: народы не изменяют своей дружбе. В любом селе,
местечке, заводском поселке народ встречал нас со слезами радости, с
хлебом-солью. Девушки выносили угощенье, старые люди обнимали нас, как
родных сынов, своих освободителей.
Молодой питерский пролетарий, я был горд тем, что нахожусь в
рядах славной Красной Армии.
Наша бригада бок о бок с другими красноармейскими частями
преследовала и громила в боях отступающего врага.
Еще по снегу двинулись боевым походом из Киева, а Проскурова
достигли только к весне.
Разве забудешь такую весну?
Тяжелый и славный боевой поход проделали мы, воздвигая в городах,
местечках и селах Украины Красное знамя Советов.
Знамя труда.
Знамя мира.
x x x
И вот мы в Проскурове.
Как-то даже странно было услышать команду: "Отомкнуть штыки,
размещаться по казармам!" Иной боец не отмыкал штыка от винтовки с
самого 1917 года... Но команда есть команда. Составили бойцы винтовки
в козлы, сбросили с себя походное снаряжение, сдали запасы патронов в
каптерку - и на улицу.
Все было необычно. Вот проехал в местную гимназию - там
разместился штаб - наш командир бригады. Сидит, вытянувшись свечкой,
как он всегда сидел в седле. Но под ним не верховой жеребец, отбитый в
бою, а скрипучая пролетка в рыжих заплатах с сонным
извозчиком-балагулой на облучке.
Вот навстречу комбригу прокатил наш Иван Лаврентьич, начальник
политотдела. Ивану Лаврентьичу откопали в каком-то из особняков,
брошенных хозяевами, беговые дрожки, и теперь он возвращался из
кузницы, где сам приваривал отломленный шкворень. Иван Лаврентьич