Избранное
Шрифт:
— Я флиртовала с Клемом Клаути.
— Понятно. Хотите сказать, после того как он женился на тете Дейзи.
— Но как так вышло, что он женился на ней? Я расскажу вам — все из-за этих добропорядочных.
Мисс Смит умолкла.
— Конечно, расскажите,— откликнулся я.
Мы уже приближались к пудингу, и легкое чувство досады развеяли сытость и бутылка отнюдь не дурного сухого вина, которое мисс Смит уговорила меня выпить с ней за компанию.
— Мы с Дейзи Уиллоубай были неразлучны,— начала мисс Смит.— Разумеется, она была из добропорядочных, а я — нет. Мой отец никогда не занимался торговлей или чем-нибудь подобным, у него были деньги и собственность, и каждый день он выпивал свою бутылку вина — и не какое-нибудь дешевое бренди. В церковь он ходил лишь раз в год на пасху, и, разумеется в церковь англиканскую. Но я восхищалась Дейзи за ее характер. Ей ведь иметь характер было потруднее, чем мне,— я, в конце концов, у отца единственная дочь, вообще его единственное дитя, и отец ничего другого от меня и не ждал. Он-то сам был с характером — надо ж было противостоять врагам… только вечно забываю, в Китае или в Крыму. Кажется, он сражался с тайпинами [31] . Но в городке вроде нашего девушку с характером ничего хорошего не ждет, и Дейзи не исключение. Правда, у нас и характер-то негде было выказать, разве что в отношении
31
Участники Тайпинского восстания (1850—1864), крупнейшей крестьянской войны в Китае против династии Цин и маньчжуро-китайских помещиков, подавленной реакционной буржуазией и англо-франко-американскими интервентами.
— Завидую вам,— перебил я мисс Смит.— Я вспоминаю только сборища нашего класса. Однажды нам позволили устроить пикник на реке, при лунном свете, но наш колесный пароход врезался в берег и чуть не перевернулся. И все наши бутылки с фруктовой водой разлетелись вдребезги.
— Милые старые времена! — воскликнула мисс Смит.— Грешно обманываться на их счет. И обманывать других тоже. Но не думайте, что я обманываю вас на счет Дейзи… и себя самой. Я никого не обманываю, так оно все и было. Может, выпьем кофе на веранде? — перебила она себя и взглянула на часы.— Скоро взойдет луна, мне хотелось поглядеть на нее… только в это время года лучше через стекло. Будь сегодня новолуние, я бы сочла это знаком, но ведь сегодня не новолуние.
На веранде никого не было, мы погасили свет и стали ждать луну; мы сидели в креслах, курили, и голос ее в темноте звучал удивительно живо. И казалось, то, что мисс Смит собиралась рассказать, она расскажет без утайки.
— Да, Дейзи Уиллоубай,— снова заговорила мисс Смит.— Кстати, вы давно ее видели?
Я ответил, что не виделся с тетей Дейзи уже тридцать лет.
— Да, она теперь совсем развалина — старая рухлядь, хотя, может, говорить так ужасно вульгарно. Наверное, зря мы погасили свет — надо было его оставить. Вы, должно быть, думаете, что моя история подходит к концу, а она только в самом начале. Понимаете, Дейзи была увлечена Клемом Клаути не меньше моего, по крайней мере она сама бы именно так и сказала, заговори мы об этом, только мы никогда об этом не говорили. Возможно, она бы даже попыталась приуменьшить мои чувства и сказала бы, что ее увлечение гораздо сильнее. Признаюсь, я была потрясена, когда Дейзи призналась мне, что она — забавное такое название — в интересном положении. Само по себе событие не потрясающее, особенно для дочери армейского офицера, но тогда я стала называть Дейзи не иначе как маленькая чертовка — на то у меня были свои причины. Как бы то ни было, я всю эту историю высмеяла и предложила, чтобы мы с Дейзи уехали в Сидней, пока все не уладится, и даже собиралась оплатить все расходы из денег, что раздобуду у отца. А если отец заупрямится, я готова была уверить его, что сама во всем этом виновата. Но мои планы рассыпались в прах. Бедная девчонка просто помешалась на мысли, что она падшая женщина: не могла простить себе, что отбилась от добропорядочного окружения добропорядочных людей. Я не слишком-то огорчилась, что Дейзи отвернулась от меня, но то, почему она это сделала, было для меня более чем нелестно. Ее разлюбезнейшей подружкой в тех кругах была Берта Топп, ваша почтеннейшая — в обоих смыслах этого слова — тетушка. У мисс Топп, девицы лет на десять старше Дейзи, была на редкость отталкивающая внешность (надеюсь, вас не коробит моя откровенность?), так вот, из-за этой внешности, я просто уверена, ей ни разу в жизни не довелось всерьез отстаивать свою добродетель. Но, услышав признание Дейзи, она решила, что обязана за нее постоять. Она сама продумала и сама же провела кампанию против Клема Клаути, которому я никогда не прощу его капитуляцию. Мисс Топп уговаривала и запугивала бедного парня до тех пор, пока он не согласился пойти к алтарю или что у них там в этих сектантских краях — наверное, какой-нибудь карточный столик. Впрочем, тут уж сойдет любая мебель, главное — склонить человека к жертве. Помню, в день свадьбы мне исполнилось двадцать лет и я целый день пролежала, уткнувшись лицом в подушку, поливала ее слезами,— прискорбная слабость, никогда себе этого не прощу.
Мисс Смит погрузилась в размышления, и я не посмел их прервать.
— Занятно,— снова заговорила мисс Смит,— но, кажется, я ни разу не видела свадебных фотографий. Вероятно, букет для Дейзи подбирали продуманно, полагаю, фотографы, которые обычно берут это на себя, чутки и тактичны.
— Помню,— продолжала мисс Смит,— потом целых два года по меньшей мере раз в неделю меня просто бесили очередными рассказами о счастливой супружеской жизни Клема и Дейзи Клаути. Я знала, что это ненадолго, но меня это не утешало. Родители Дейзи купили молодой чете дом прямо рядом со своим. Видно, за Клемом нужен был глаз да глаз, чтобы он случаем не опустился. Но они отказались купить ему приличное фортепьяно, потому что в их представлении этот инструмент был связан с его прежней порочной жизнью, от которой его так счастливо спасла Дейзи. Ну и рассуждения у некоторых. Стоило Дейзи выйти замуж, и она уже ангел-спаситель. Вы не поверите! Говорили, что она отважилась запятнать свое имя, чтобы вытащить Клема из бездны порока. А я, разумеется, та самая, что его в эту бездну столкнула, и когда мы встречались с Дейзи на улице, она делала вид, что мы незнакомы. Не спасать же ей, в конце концов, и меня.
Мисс Смит снова умолкла, допила кофе, а потом заметила, что луна сегодня запаздывает.
— Впрочем, это неважно, луна есть луна, хоть и опоздает, а свидания все равно не пропустит.
— На чем я остановилась? — продолжала мисс Смит.— Ах да, фортепьяно. Так вот, во всем городке я единственная, единственная, понимала, каким талантливым пианистом был Клем. И потом, отцовский рояль (это был рояль моей милой покойной матушки; когда я была совсем маленькой, матушка выпала из нашей кареты — лошади понесли; к счастью, меня в тот день оставили дома), такого рояля, как у моего отца, не было ни у кого в нашем городке и, думаю, почти ни у кого во всем Уайкато. Стоило мне столкнуться на улице с Клемом — так же, как и с Дейзи,— и у меня начинало щемить сердце, но при встрече с Клемом совсем по-другому. И я понимала это, и знала, что Клем тоже это понимает. Бедный милый мальчик, такой красивый, ни на кого не похожий, с длинными темными волосами и замечательными бакенбардами, кажется, эта мода называлась «король
Мисс Смит умолкла и задумалась, и я, не выдержав, поторопил ее продолжить рассказ:
— И что же?
— История моя подошла к концу. Или почти к концу. Можно, пожалуй, сказать так: Клем порвал супружеские узы с Дейзи и вступил в любовную связь с нашим фортепьяно. Он почти не выходил из нашего дома, впрочем, как же иначе — ведь он не отходил от рояля. А что до всего остального, так это сплошная мерзость. Мисс Топп, нарушив неприкосновенность жилища, ворвалась к нам в дом — по поручению Дейзи. Разразилась буря; отец, который почти ничего вокруг себя на замечал, разве что свой ревматизм, когда тот слишком уж докучал ему, что бывало необычайно редко,— так вот, отец уже не мог не признать, что Клем попросту живет в нашем доме. Скандал был ужасный, и мне пригрозили поездкой в Европу, но тогда мне удалось ее отсрочить. А Клему, хотя он и бросил работу, все же изредка приходилось появляться на улице, и тогда Дейзи и мисс Топп — не говоря уж о родне Дейзи — без конца подстерегали Клема и досаждали ему. Они даже пытались прилюдно всучить ему в руки дочь. И когда в конце концов Клем сдался и вернулся к Дейзи, он расквитался за все — стал горьким пьяницей. Насколько я знаю, бросить Дейзи и уехать из нашего городка Клем замыслил в тайне от всех. Он просто исчез. Прошло полгода, а о нем ни слуха, и я согласилась поехать с отцом в Европу. Чудесное было путешествие. Если б я не поехала, я бы никогда не услышала Пахмана.
Помолчав, мисс Смит вдруг сказала:
— Я уже начинаю тревожиться: где же луна?
— А муж тети Дейзи? — спросил я.— О нем так ничего и неизвестно?
— О Клеме? Ну что вы! Хотя долгие годы действительно не было никаких вестей, вот только совсем недавно…
— Вы что-то узнали о нем?
— Клем теперь процветает. Занимается импортом фаянса, а может, скобяных изделий — кажется, что-то связанное с кулинарией. У меня в городе есть друг, он знаком с его семьей. У них две дочери, и обе сделали прекрасные партии. Кажется, они вышли за военных. В свое время Клем послал девочек в самую лучшую школу, но представляете? — мне сказали, что он строго-настрого запретил им учиться на фортепьяно. И не позволил держать в доме никаких инструментов. Довольно странно, правда?.. А родители Дейзи, по-моему, разорились — неудачно поместили капитал или что-то в этом роде. Мне говорили, что ваша тетя Берта оставила завещание в пользу Дейзи, но это жалкие гроши; при нынешней дороговизне Дейзи с ее пенсией едва сводит концы с концами. Говорят, дочь относится к ней отвратительно.
— О! Посмотрите! — воскликнула мисс Смит.— Наконец-то луна! Ну до чего, до чего же красиво! А теперь ни звука, и я обещаю молчать. Надо совершенно забыть обо всей этой мерзости — просто не представляю, что это на меня нашло. А знаете,— прошептала вдруг мисс Смит,— не могу объяснить почему, но луна рождает во мне странные фантазии: мне чудится, будто я слышу Шопена.
Не беспокойтесь — мы мимоходом
Летним погожим утром Эдвард Корри, сельский отшельник, высокий статный старик — точь-в-точь политический деятель в отставке,— выглянул из спальни на веранду своего старого маленького — всего две комнаты — дома и обнаружил, что на раскладной кровати кто-то спит. Что это за троица — неизвестно: лежат на спине под натянутым до самого подбородка покрывалом, да еще в темных очках. Нет, пожалуй, никто из них ему не знаком… Но до чего ж им тесно. Жаркая, липко-противная пора. Эдварду стало не по себе, и, как был в тапочках, он поспешил выйти во двор. Ясно пока одно: незнакомцы молоды и между ними, кажется, женщина.
Огромный участок, обнесенный дряхлой изгородью, обитатели пригорода прозвали уголком Корри, а для Эдварда это было все, что осталось от дедовой фермы — он изучил ее вдоль и поперек еще в школьные каникулы лет шестьдесят назад, а то и больше. Эдвард помнил выгон с ручьями, деревья — среди них и те, что росли испокон веку,— кустарники на склонах холмов, а еще вспоминались дедовы коровы, и сад, и как однажды убирали пшеницу. С той поры многое необъяснимо переменилось, да и бульдозеры «потрудились на славу»: куда ни глянь, вместо бурных зарослей прилизанные холмы, усеянные черепичными крышами. Их вид не радовал Эдварда, и он редко выходил из дому, разве что полчаса на рассвете посидит под соснами, пока шум одиноких машин не перерастет в оглушающий рев. А если ветер подует с шоссе, он принесет еще и запах гари. Щиплет глаза, закладывает уши — куда мы идем!
У Эдварда вошло в привычку выходить поздним вечером на прогулку; он брел, загребая носком ботинка сосновые иглы, и влажный воздух наполнялся их благоуханием; цепочки ярких огней вдоль шоссе напоминали Эдварду былые времена, когда разноцветные огоньки предвещали радость, безудержное веселье. А здесь на шоссе пустынно, лишь изредка пронесется машина или пройдет одинокий прохожий — ни радости, ни веселья.
Эдвард вернулся в дом и, к своему удовольствию, обнаружил, что незнакомцы ушли. Покрывало помялось, и Эдвард мельком взглянул на кровать: может, на ней не только отдыхали? Нет, слава богу, нет. Но тут он заметил, что на столе рядом с батоном — он стал короче — лежат темные очки; Эдвард направился к спальне и на пороге удивленно замер: с ночного столика исчезла мелочь. И вдруг Эдвард опешил: на его кровати, завернувшись в одеяло, лежал какой-то человек. Эдвард подошел поближе и неуверенно коснулся его рукой: веснушчатый, с золотисто-рыжими волосами парень мгновенно проснулся и на пристальный взгляд хозяина ответил дружелюбнейшей улыбкой (лазурные глаза, белоснежные зубы!). И тут же, не вымолвив ни слова, завернулся в простыню и одеяло, перевернулся на другой бок и уснул.