Избранное
Шрифт:
— Нет у меня ни капли. Вы весь выпили, пан поручик, — огорченно сказал Лукан.
— Вот как! А у вас нет? — спросил он у молчунов.
— Из той малости, что нам выдали?
— Пол-литра! Много ль это для мужчины?
Молчуны выпили свою долю еще ночью, когда пришли на НП, но так трусили, что незаметно было, пьяны они или нет.
— Хватит! — выругался Кляко. — Пусть весь мир катится к чертовой матери, раз мне нельзя достать чуточку рому!
— Сходим к майору. В худшем случае он нас выгонит, — предложил Гайнич.
— Блестящая идея! Просто здорово, герр
— Ну так пошли, старина!
Для Гайнича была важна не выпивка, ему просто хотелось видеть равных себе людей и свидетелей его геройского подвига. Этот потерявший человеческий образ Кляко ни черта не смыслит в таких делах.
— Идем! — Кляко, не задумываясь, вышел из блиндажа, но Гайнич ни на минуту не забывал, что он командир.
— Лукан! Ты будешь наблюдать. Если что заметишь, позови меня. Послушай, Кляко! За полем в разбитой деревне есть высокая кирпичная стена, ты ее, конечно, видел. Так из-за этой самой стены вылетел автомобиль…
— Очень хорошо. Тебя сделают генералом. Ты герой!
Кляко торопился. Когда они шли мимо немецкого дзота с пулеметами, солдаты вскочили и вытянулись. «Браво, браво!» — воскликнули они, и Кляко услышал еще: «Mensch, Slowaken!»[41]
— Слыхал?
— Ты герой, я же сказал тебе!
Кляко заметил командный блиндаж и забыл о Гайниче.
Внутрь их проводил часовой.
— А мы только что собирались к вам, — сказал майор, снимая шинель и доставая из всех карманов бутылки.
«Литр или семьсот граммов!» — мелькнуло в голове Кляко.
— Здравствуйте! Майор фон Маллов.
— Поручик Кляко! — И он пытливо посмотрел в лицо майору.
— А мы уже с вами знакомы, господин поручик, — сказал немецкий обер-лейтенант, выходя из-за занавески, и пожал руку Кляко. — Обер-лейтенант Виттнер, — представился он, глядя в глаза поручику. — Желал бы узнать, господин лейтенант, кто из вас этот удачливый стрелок?
— Обер-лейтенант Гайнич! — Кляко отступил в сторону.
— Поздравляю, от души поздравляю. Это был отлично сыгранный артиллерийский концерт. А машина — лучший его номер. Поздравляю!
Майор пожал руку надпоручику Гайничу, то же самое сделал и обер-лейтенант Виттнер, сказав при этом отрывисто и резко:
— Поздравляю!
Кляко переводил. Гайнич улыбался.
— Пожалуйста, господа, садитесь… Придется мне хозяйничать, моего ординарца полчаса назад убил русский снайпер. У «Ивана» здесь много снайперов. Бедняга Вилли…
Обер-лейтенант налил всем.
— Ваше здоровье, господа!
Майор замер и слегка наклонил голову.
— Ваше здоровье!
— Превосходный коньяк, господин майор.
— Французский, — скупо улыбнулся фон Маллов и вытер белым платком уголки рта. В его душе шевельнулись какие-то приятные воспоминания. — Еще месяц назад я был в Париже.
— И вы не жалеете о такой… сказал бы я, внезапной перемене? — Кляко заставлял себя говорить вежливо.
— Нет, ничуть. — Вопрос Кляко пришелся майору кстати. Опираясь на стол, сбитый из ящиков, он отрывисто приказал обер-лейтенанту: — Наливайте, прошу вас! — Потом доверительно обратился
— Видел, господин майор.
— Очень серьезный! — подчеркнул обер-лейтенант Виттнер.
— Пашня черная, как сажа, — продолжал майор, выкатив глаза. — И я буду недалек от истины, если скажу, что эту землю можно мазать на хлеб.
Он провел пальцами по открытой ладони.
Обер-лейтенант Виттнер стоял за словацкими офицерами. Наклонясь к Кляко, он громко зашептал над его ухом:
— Наш господин майор душой и телом земледелец. Пусть этот мундир не вводит вас в заблуждение. Вы не верите?
Обоих немцев забавляло удивленное лицо Кляко, и вдруг они оба взорвались смехом, словно грохнули две мины, установленные на одно время. Этот смех был искреннее всего остального.
У надпоручика Гайнича, должно быть, подступала к горлу желчь. Он казался кислым и, судя по всему, пересиливал себя. Он ничего не понимал: никто им не интересовался. Говорили что-то о земледельцах, но какую связь это имело с тем, что здесь происходило, понять он не мог. То, что ему удалось накрыть русский «виллис», ничего как будто не значило. Но разве майор не слышал скандирующих солдат? Может быть, во всем виноват Кляко, потерявший человеческий образ? Не завидует ли ему Кляко и не старается ли всеми способами замолчать его геройский подвиг? Где он так научился говорить по-немецки? Он, Гайнич, тоже ходил в гимназию и целых восемь лет учил немецкий язык. Но это был необязательный предмет, и Гайнич хорошо помнил, как еще в шестом классе считалось геройством неуменье просклонять слово «die Mutter».
Все чокнулись, и майор фон Маллов невольно вытер уголки рта белым платочком. Потом он заговорил:
— Да, господа, в Мекленбурге у меня поместье. Но мои занятия земледелием не нужно понимать буквально. Господин обер-лейтенант Виттнер любит шутить, очень любит. По нашей мекленбургской традиции — нет различия между солдатом и земледельцем. Мы воюем и никогда не отказывались от этого, но одновременно мы занимаемся колонизацией… Налейте, пожалуйста, господин обер-лейтенант! Французский коньяк так же превосходен, как головы в нашем генеральном штабе. — Он вызывающе рассмеялся. — Мы воюем, но при этом смотрим на страну глазами земледельца. — И он быстро поправился: — Глазами немецкого земледельца, а, откровенно говоря, среди коллег, среди коллег по оружию, так и следует говорить, — глазами мекленбургского земледельца. Поэтому я и спросил, видели ли вы эту пашню.
Майор поднял стопку и выпил один, никого не дожидаясь.
— Наш господин майор — безнадежный Lokalpatriot[42], — сказал обер-лейтенант Виттнер, и это вызвало новый взрыв хохота.
Оба немецких офицера — между ними была большая разница и в чине, и в общественном положении — удивительно походили друг на друга, как шестеренки одного механизма, и мало-мальски наблюдательный человек мог прийти к выводу, что своими замечаниями Виттнер льстит фон Маллову, удерживая его расположение к себе.