Избранное
Шрифт:
Что же случилось? О чем рассказал Кляко Гайничу?
Немцы встретили наблюдателей-артиллеристов во главе с Кляко холодно и враждебно. Они обступили словаков; два унтер-офицера предложили поручику следовать за ними и привели его в роскошный блиндаж, где был настлан пол и лежали ковры.
— …все стены, представь себе, в бабах и среди них такие две шлюхи в натуральном виде, — причмокнул Кляко. — Эх, где те времена! За столом сидел какой-то немецкий обер-лейтенант и орал то в телефон, то на меня, то снова в телефон. «Кретин, — подумал я, — так ведь и зубы свои выплюнешь!» Отвернулся я от него и стал разглядывать картинки. Ну и тела, скажу я тебе! Воистину боги всесильны, если сумели сотворить эдаких великолепных тварей. Наконец этот кретин спохватился. «Sprechen Sie deutsch?»[36] Я сообразил, что он обращается ко мне. «Найн», — говорю и продолжаю рассматривать голых баб. Я мог бы пялиться на них целый год, ей-богу.
Надпоручик Гайнич в заключение рассказа Кляко глубокомысленно изрек:
— Ты идиот!
Заливистый хохот Кляко не задел Гайнича. Надпоручик как бы отстранился от всего, и смех Кляко тек мимо него рекой, а он, Гайнич, стоял на ее берегу, чувствуя глубокое разочарование и все спрашивая себя: «Почему? Почему нам не доверяют?»
Замолчал и Кляко. Сначала ему было непонятно, отчего он не злится на немецкого обер-лейтенанта. А когда он попробовал было настроить себя против немца, ему показалось это смешным и фальшивым.
«Почему бы этому немецкому обер-лейтенанту и не орать, раз пришла такая охота? В конце концов, ха-ха… Это один из отличительных признаков расы! Раса! Рас[37] Гугса и рас Седжум, были такие эфиопы, не то футболисты, не то генералы. И почему немецкий обер-лейтенант должен верить каким-то словакам, причем ausgerechnet[38] мне? Он солдат. Не гнушаясь никакими средствами, он выполняет свой долг энергично и последовательно. На то он и немец. И если все его заслуги ограничиваются тем, что в его командирском блиндаже висят фотографии голых баб, так этот малый в некотором смысле даже симпатичен, хотя во всем остальном законченная скотина!»
И все-таки Кляко был недоволен, недоволен и озабочен больше, чем когда-либо. «Почему именно я стоял перед немецким обер-лейтенантом? Роскошный блиндаж с настоящим полом и коврами!.. Не зловещий ли это знак? Знак? Чего?.. Я люблю женщин, и предпочтительно голых. Я, как хорошо отточенная коса, подсекаю всех и вся… Но где же находится этот роскошный блиндаж с фотографиями? Где? Кляко, не будь трусом и ответь! Ты собираешься ответить на это вот уже несколько часов, и у тебя все не хватает духу. Вопрос, конечно, не из простых, одно это тебя и оправдывает. Ведь ответив, ты должен вложить в рот пистолет и нажать курок. Нет, сам ты себя не убьешь, ты уже решил. И еще ты просил вызвать на НП Лукана, своего земляка, чтобы сказать ему несколько слов. Каких? И есть ли в них смысл? Есть. Передай, мол, привет моему отцу, это прекрасный человек. Передай привет матери и сестре. Все они лучше меня, и последние минуты моей жизни принадлежат только им. Может быть, они и простят меня. Это все. И вот Лукан, твой земляк, здесь, а ты еще не сказал ему ни слова. Постепенно ты примиришься с мыслью, что ничего ему не скажешь, просто высунешь голову из окопа, получишь пулю в лоб, и все будет кончено. Просто, не правда ли? Тебе придется так поступить, потому что у тебя не хватает духу ответить на вопрос, где находится роскошный блиндаж и что ты тут делаешь. Ты что тут делаешь? Старый, как мир, вопрос! Впервые ты спросил себя об этом… Нет, ты не сам об этом себя спросил. Ты услышал этот вопрос, когда батарея была на марше, торопилась на фронт. Справа был молчаливый лес, слева — колхозная конюшня, за ней двенадцать домов в ряд. Прямо у шоссе — развалины каменного здания. Там же виселица. Ее сколотили незадолго до твоего прихода из совсем еще свежих сосновых бревен. Ветер рвал на повешенном незастегнутый пиджак. Грудь у него проколота штыком, на штыке — кусок картона с четко
Кляко встретил угасший взор мертвеца и прочел в нем этот вопрос: «Ты что тут делаешь?» Потом Кляко спрашивал себя об этом все чаще. Но разве мыслимо беспрестанно задавать себе один и тот же вопрос? «Ты что тут делаешь?» Это даже не вопрос. Это звучит грозно, повелительно. Звучит так, словно у того, кто спрашивал, не было желания повторять. Но для Кляко вопрос этот не стал чем-то привычным. Он не в силах услыхать его еще раз, потому что зашел слишком далеко. Он не должен был заходить так далеко. До сих пор он вел себя непростительно легкомысленно, будто не знал, что в конце длинного перехода его ждет блиндаж с полом и коврами.
«Голым бабам здесь не место. Это дурацкое недоразумение. Всякое недоразумение выглядит в той или иной степени дурацким. Да, я не смел допускать это, не смел позволить себе попасть сюда. Я мог предполагать, что батарея в конце концов выйдет на свой огневой рубеж, не важно, где именно. Всюду одно и то же, и всюду меня преследовали бы укоры совести. Фронт растянут на две тысячи километров. Ничего себе, вот это цифра! И угораздило же меня родиться! Да, не повезло мне, братцы, чертовски не повезло! И давно не везет. Мой учитель математики сказал бы: «Чем длинней линия фронта, тем больше горя на земле — все это находится в пропорциональной зависимости». Пан учитель, теперь мне на все наплевать, я сыт по горло, вот увидите, что я сумею найти выход полегче. И немедленно! Теперь, после того как я побывал в роскошном блиндаже «Heimat»[39] и нам с надпоручиком Гайничем тесно на маленьком снарядном ящике, — теперь я обязан сделать это. Здесь и Лукан, мой земляк, но я не смею сказать ему ни единого слова. Он в упор рассматривает меня. Совесть во мне пробудить хочет, что ли? Стоит мне только высунуть голову — и все. Все, потому что ведь нигде не написано, что без меня мир перестанет существовать. Человечество забыло написать такое изречение или сознательно не написало его и этим вынесло мне приговор. Я — нуль! По крайней мере, не нужно ни у кого спрашивать разрешения. Обо мне никто не заплачет. Отец? Отец немножко всплакнет, но он знает, что такое война. Объяснил бы я ему все, он бы понял меня. Он прекрасный человек. Мать будет тоже плакать. А сестра — девчонка, такой ничего не объяснишь. Надо бы, чтоб плакали женщины, которых я мог бы встретить и полюбить. Теоретически, конечно, потому что я никогда уже их не встречу. И даже не знаю, где они, как их зовут. Но они должны были бы плакать, женщины это любят. Кто мне сейчас скажет, только быстро, — что такое слезы в теории?.. Ну, быстро, потому что я тороплюсь. Поручик Кляко, офицер второй батареи словацкого артиллерийского полка, торопится, господа… Скорей! Итак, мы доигрались! Раз мы доигрались, вы все хором можете меня очень ласково и сладенько…»
Он вскочил и, цепляясь за корни, полез вверх на бруствер.
— Ах, черт!
Его схватили сильные руки и потянули вниз в окоп.
— Пусти меня, сволочь! — закричал Кляко, отчаянно сопротивляясь.
Страх, что эти сильные руки стащат его вниз, придал ему нечеловеческую силу. Он лягнул надпоручика в грудь, сорвавшись при этом, но корни из рук не выпустил. Ну, выше, напрягись еще малость, ведь земля скользкая, липкая. И вот грудью и животом он лежит на желанном клочке земли. Закинуть ноги, и… на них повисло что-то тяжелое и стянуло его в окоп.
Затенькали пули — тинь-тинь… Раздался звонкий металлический гулкий удар.
— Сволочи, сволочи!.. — шепчет Кляко.
Он сидит в грязи, ни на кого не глядя. Бледное лицо покрыто потом. Кляко прислоняет голову к липкой стенке окопа, словно хочет заснуть.
— Пан поручик!
Кляко испуганно вздрогнул. Молча смотрит на него Гайнич.
— Пан поручик, у меня есть немного рому.
«Есть еще и Лукан на свете? И ром? Что такое ром?» — с недоумением вопрошают глаза Кляко. Но он выпил и после этого спросил Лукана:
— Что наши-то дома поделывают? Не знаешь? Я домой не пишу и письма получаю редко, вот и не знаю.
Лукан вместо ответа смотрит на Гайнича, ища у него поддержки.
— Вы думаете, я спятил. Вас это больше устроило бы.
Кляко язвительно засмеялся, и в смехе его больше не было ничего зловещего.
— Нервы у тебя сдали, пан поручик, — точно таким же смехом откликнулся Гайнич, тщетно пытаясь скрыть свой ужас.
— Да нет — душа. Нервы у меня в полном порядке, — печально сказал Кляко.
— А я говорю — нервы! Кто-то подошел к ним.
— Herr Major von Mallow[40] просит коспот офицер до бункер «Heimat», — сказал рыжий судетец и помахал словакам рукой. Засмеявшись, он подмигнул Лукану, который пристегивал к поясу фляжку. — Ах-ах! — поахал он и исчез.
— Пошли! — Гайнич побежал вслед за ним.
— А вы не пойдете, пан поручик? — обрадовался Лукан.
Кляко махнул рукой.
— Я не любопытный. Герр майор наверняка не лучше своего обер-лейтенанта. Дай еще немножко рому. Не бойся, я отдам.