Избранные главы элементарной математики. Учебное пособие
Шрифт:
— Это… случалось раньше? — спросил он.
— Иногда, — выдохнула она, сглотнув пересохшее горло. Он был так честен с ней — она не могла быть менее честной в ответ. — Когда я была младше, все было хуже. Просто… когда эмоций слишком много, они должны куда-то выйти. И, к сожалению, выходят вот так.
— Ничего не помогает?
— Наоборот, помогает. Многое помогает.
Свободной рукой она вытащила из кармана деревянную розу — ту, которую он вырезал для нее. Провела пальцем по гладкому лепестку. Это движение, простое и привычное, принесло
Лицо Хакона исказилось чем-то похожим на боль, когда он увидел, как она держит розу.
— Тебе… нравится?
— Очень, — сказала она с тихой искренностью. — Я всегда ношу ее с собой. Это помогает. Гладкость, простота… заземляют. Есть множество таких мелочей, которые позволяют мне не утонуть в эмоциях. Главное — не поддаваться. Но иногда… я просто не успеваю.
— Мне жаль, что тебе приходится проходить через это в одиночку.
Ее губы приоткрылись. Сердце сжалось.
Не всегда. Родители всегда были рядом. Когда умерла мама — осталась Бренна.
Методы Бренны были… суровы. В буквальном смысле. Она до сих пор помнила вкус пощечин на щеках. И все же — страх перед ними и резкий шок часто помогали. Отвлекали.
Со временем ей стало хватать самой себя. Она научилась скрывать припадки. В первую очередь — от отца. Он полагался на нее, и она не хотела, чтобы он разочаровался. Не хотелa, чтобы он считал ее слабой.
Теперь… теперь она чувствовала то же самое перед Хаконом. Не хотела, чтобы он видел в ней ничтожество.
— Я справляюсь, — прошептала она, и это было все, что могла сказать.
Он кивнул медленно, с задумчивым видом. Она не знала, понял ли он, но он провел пальцем по уху, напоминая ей о своем собственном бремени.
— Спасибо, что заботишься обо мне, — добавила она, все еще не глядя ему в глаза. Смущение вспыхнуло румянцем, и голос стал чуть тише. — Приятно… не быть одной.
— Я всегда буду заботиться о тебе, виния.
Что, если… что, если он…
Во всем его облике читалась серьезность — и, несмотря на это, едва уловимая застенчивость. Напряженные плечи, сжатые в нервный замок руки… но он не отводил взгляда, держал ее взгляд уверенно, не дрогнув.
Она хотела спросить. Хотела быть права хотя бы в ком-то.
А вдруг он тоже это чувствует?
Да, перемены пугали — но в этот раз они были ее выбором.
И он того стоил. Она знала это. Знала.
Собравшись с духом, Эйслинн наклонилась вперед, вторглась в его пространство. Он следил за ней глазами, не отводя взгляда, даже когда ее губы коснулись его.
Ее дыхание перешло в легкий счастливый вздох, и она придвинулась ближе, углубляя поцелуй. Ее губы дразнили его — пока еще неподвижные, не отвергающие, но и не отвечающие.
Она задержала дыхание и прошептала:
— Все в порядке?
С каждой секундой что-то менялось. Взгляд его потеплел,
Он посмотрел на нее так, будто хотел уложить ее на траву и съесть без остатка.
От этой мысли внутри нее разлился жар.
Его ладонь легла ей на щеку, пальцы зарылись в волосы, удерживая ее близко. Она инстинктивно подалась навстречу этому прикосновению, позволив себе раствориться в нем. Их губы снова соприкоснулись, и она почувствовала его слова кожей:
— Да, виния, да. Просто покажи мне, как.
Орки не целуются.
Мысль промелькнула — и исчезла, стоило его губам завладеть ее.
Пылкие, восторженные, неуклюже-решительные — он учился у нее, следовал за каждым движением. Присасывался, покусывал, исследовал. Она растворялась в этом танце губ, в искристом касании дыханий.
Она ахнула, когда ее язык скользнул по его нижней губе, и он распахнулся для нее, позволяя нащупать острые кончики маленьких клыков. Они появлялись лишь в улыбке или речи, но она знала их наизусть.
Он учился быстро — как она и думала. Всегда был великолепен, когда сосредотачивался, и от того, что теперь все его внимание было обращено на нее, у нее перехватывало дыхание.
Его рот ласкал, прижимал, дразнил, а руки… О, его руки. Они скользили вверх-вниз по ее спине, перебирали волосы, прижимали ее к широкой груди, из которой доносилось низкое, глубокое гудение — словно он мурлыкал, где-то в самых глубинах себя.
Эйслинн чуть не замурлыкала и выгнулась, как кошка, под его пальцами — мозолистые, шершавые, они приятно царапали кожу ее головы. Тихий стон удовольствия сорвался с ее губ — и он сразу же впитал этот звук, будто дуновение ветра. В ответ из его горла вырвался низкий гул.
Она провела пальцами по его груди, ощущая не только вибрацию этого гула, но и сильные удары сердца. Его кожа была такой теплой, что ей захотелось свернуться калачиком рядом и пролежать с ним весь день на солнце.
— Эйслинн, — прошептал он. От одного ее имени, произнесенного так, без титула, без формальностей — только имени, — все внутри нее сжалось от желания. Ей нравилось, как он произносил его, будто это было что-то священное.
Счастье разливалось по ее телу, легкое и сияющее, будто солнечный свет внутри. Ей казалось, что она могла бы уплыть — высоко, прочь от всех забот. Но его сильные руки удерживали ее здесь, на земле, именно там, где она и хотела быть.
Она не знала, сколько времени они провели в тени дерева, поглощенные поцелуями и медленными ласками. Эйслинн жадно впитывала каждое прикосновение, каждый миг покоя и удовольствия.
Он тоже это чувствует.
Только когда раздался звон к ужину, она поняла, что солнце давно ушло за горизонт, а воздух стал прохладнее. Колокол выдернул ее обратно в реальность, и она покраснела.