Избранные произведения

Романов Пантелеймон Сергеевич

его сзади за рукав.

– Нет, так посмотреть. Куда ж мне ее? И придумают тоже.

Вот людям делать-то нечего. Заместо того чтобы полезное что

выдумать, они вон фигурки из моркови выдумали резать. Ой,

мать честная, как бы не опоздать,– сказал испуганно курьер и

хотел отойти, но в это время продавец сказал:

– А теперь я переставлю эту пружинку сюда, беру яблоко,

кладу об это место, и что происходит...

Курьер остался

на месте, чтобы посмотреть, что произойдет.

Но у машинки что-то испортилось, и продавец, сконфузившись,

стал исправлять ее, а из публики стали доноситься иронические

замечания:

– Села...– сказал кто-то.

– Покамест на машинке настругаешь, без машинки уж

пообедать успеешь.

Остальные стояли и покорно ждали, когда будет исправлена

машинка.

– Ну, это никогда не дождешься,– сказал курьер,

повернувшись, несколько человек тоже отошло было, но в это

время машинка оказалась исправленной.

– Теперь смотрите, что будет,– сказал продавец.

– А, будь ты неладен,– сказал курьер,– простоишь тут, потом

сломя голову бежать придется.– И стал смотреть, как яблоко

начало вертеться на машинке и с него длинной полосой сходила

кожица.

Иронические возгласы замолкли, повернувшиеся было

уходить – остановились опять.

397

– Ведь что глупей всего,– сказал курьер, покачав головой,–

машинка мне эта ни на черта не нужна, самому спешить нужно,

а вот стоишь и смотришь. Вишь, сколько народу собрал, а у

людей небось дело поважней его машинки. У, сукины дети!..

И он хотел было уходить, но в это время сзади кто-то сказал:

– Старичок, посмотрел,– отходи, дай место другим,– ведь все

равно не купишь.

– Тут места не заказанные,– сказал курьер обиженно и

упрямо продолжал заслонять собой дорогу хотевшему

посмотреть человеку.

– Вот черт-то,– сказал человек, желавший увидеть машинку,–

старый человек, а недотрога.

– Они тоже старые всякие бывают,– отозвался кто-то.

Курьер упрямо продолжал стоять, не оглядываясь, не

обращая внимания на выпады против него.

– Теперь кладем сюда репу!..

Курьер машинально взглянул на городские часы, бывшие

напротив, и вдруг, расталкивая толпу, бросился чуть не бегом по

улице.

– Что он, очумел, что ли? Вот чумовой черт! – говорил какой-

то человек, прыгая на одной ноге, так как курьер отдавил ему

ногу.

– Так и знал, что опоздаю,– говорил курьер сам с собой.–

Закрыто!

Когда он через полчаса вернулся

измученный назад,

служащий в косоворотке стоял в коридоре и с нетерпением

поглядывал в окно на улицу. Увидев курьера, он бросился к

нему.

– Где тебя черти душили?

– Где душили... нешто их, чертей, на месте найдешь! Один

придет, другого нет. А тут два часа подошло – глядь, закрыли.

398

Экономическая основа

I

Лиза Чернышева, красивая тридцатипятилетняя женщина в

мехах, артистка одного из лучших театров Москвы, встретила на

улице бедно одетого человека, в котором узнала своего прежнего

жениха, когда-то сына богатого владельца многих домов, по

фамилии Болховитинов.

Встреча эта всколыхнула в ней прошлое, казалось, давно

позабытое, и поразила ее восприимчивую душу жестокостью

жизни, которая из богатого и в то же время чудесной души

человека сделала бездомного, безработного бедняка.

Она взяла с него слово, что он непременно зайдет к ней

сегодня.

Придя домой, Лиза Чернышева сказала прислуге Насте:

– Когда придет господин, по фамилии Болховитинов,

впустите его, а для остальных меня сегодня нет дома.

Раздевшись, она прошла в спальню и целый день плакала на

диване.

Она плакала от невыразимой, бессильной жалости к

человеку, с которым она встречала весну своей жизни, к

человеку, когда-то молодому, красивому, нежному, беззаботному

и теперь так униженному.

Его фигура в стареньком осеннем пальто, несмотря на

сильный мороз, всунутые в рукава руки, покрасневшие от

холода, и на ушах суконные наушники – поразили ее.

В особенности эти наушники.

И она, примирившаяся было с новым строем с того времени,

когда получилась возможность жить и одеваться по-прежнему

прилично, вдруг опять почувствовала всю бездушную

жестокость этого строя, который мог так унизить, так заставить

страдать и, в сущности, обречь на медленную смерть людей,

виноватых только тем, что они прежде были богаты. Этот строй

берет только тех, кто ему нужен.

И нежная душа этого человека с его былым культом Парижа,

всегда философски созерцательно настроенного, конечно, не

нужна этой жизни, которая выше всего ценит не личность

человека, а его полезность. Для нее выше всего хлеб, ситец и

399

грубые мужицкие руки, производящие «необходимые для жизни