Избранные произведения

Романов Пантелеймон Сергеевич

продолжал Николай,– это человек – весь без обмана.

– Как без обмана?

– Ну, как тебе сказать... вообще природный. Душа настоящая

русская.

– Да что же у меня-то не настоящая, что ли? – спросил, почти

обидевшись, профессор.

Николай сконфузился.

– Ну, что ты... бог знает, что выдумал.– Но профессор

чувствовал, что в его словах не было уверенности. И к тому же

Николай сейчас же переменил разговор.

– Он приедет

сюда, как только получит мое письмо, как

узнает, что ты здесь, так и прискачет. Вот, брат, кому

расскажешь!..

И правда: один раз, когда все сидели в саду за чаем, со

стороны деревни послышался отчаянный лай собак и

дребезжание колес. Видно было, как на двор влетела

взмыленная лошадь, запряженная в тележку без рессор.

Сидевший в ней человек в мягком картузе и короткой сборчатой

поддевке на крючках как-то особенно проворно соскочил на

землю, продернул и привязал вожжи в кольцо под навесом. А

сам, отряхнув полы, посмотрел на свои сапоги, потом

вопросительно на окна дома.

– Да ведь это Авенир! – сказал радостно Николай, и, как

показалось Андрею Христофоровичу, более радостно, чем при

его приезде.– Я говорил, что прискачет... Ну, и молодец, вот

молодец!

Обнялись.

– Европеец, европеец,– сказал Авенир, поцеловав брата. Он

отступил на шаг со снятым картузом на отлете в руке и

оглядывал профессора.

– Ну, брат, ты того... совсем, так сказать...

– Что? – почти с тревогой спросил Андрей Христофорович.

Но Авенир ничего не ответил. Он сейчас же забыл об этом и

стал рассказывать, как он ехал, что с ним случилось.

Варя с его приездом повеселела и оживилась.

42

Целый вечер говорили, потом спорили о душе. Десять раз

Авенир говорил Андрею Христофоровичу:

– Ну-ка, расскажи, брат, как вы там, европейцы, живете.– Но

с первого же слова перебивал брата и пускался рассказывать про

себя.

Было уже 10 часов вечера, потом 11, 12, а они все еще

говорили, вернее, говорил один Авенир. Говорили о политике, о

воздухоплавании, о войне, и Авенир нигде не отставал и никогда

не сдавался.

Он имел такой вид, как будто только что приехал с места, где

он все видел и изучил, а Андрей Христофорович сидел в глуши

и ничего не знает.

– Наши аэропланы, брат, самые лучшие в мире. В три раза

лучше немецких. У них неуклюжая прочность и только, а у

нас!..

– Откуда ты это знаешь? – спросил Андрей Христофорович,

которому хоть раз хотелось найти основания их суждений.

–

Как откуда? Мало ли откуда? Это даже иностранцы

признают. А ты, значит, не патриот?

– Кто же тебе это сказал?

– По вопросу, брат, видно, и вообще по холодности. В тебе

нет подъема. Это нехорошо, брат, нехорошо.

– Да постой, голова с мозгом!

– Что же мне стоять? У тебя холодное, рассудочное

отношение, разве я не вижу.

– Мы слишком много говорим вместо дела,– сказал Андрей

Христофорович.

– Где же много,– сказал Авенир,– ты бы послушал, как мы...

И потом про разговоры ты напрасно... В слове мысль, в мысли –

дело. И теперь мы уже совсем не те, что были раньше; ты это

особенно заметь,– сказал Авенир, поднимая палец. И повторил:

– Особенно!

– А какие же? – спросил Андрей Христофорович.

– Ну, вот, ты даже спрашиваешь, какие? У тебя скептицизм.–

И ответил:– Совсем, брат, другие.

– Вот и я тоже говорю ему,– сказал Николай, запахивая свою

масленую полу.

– Совсем другие! – повторил еще раз Авенир.– Было время,

да прошло.

– Может быть, ужинать пойдете? – сказала Варя, которая уже

томилась оттого, что долго не ели.

43

VI

– Ну, что же, поедем теперь к нам,– сказал на третий день

Авенир.

– Хорошо, а как ехать?

– Со мной на лошадях поедем, чем тебе кружить полтораста

верст по железной дороге. Я, брат, всегда на лошадях езжу.

– А сколько до тебя на лошадях?

– Восемьдесят верст.

– Да, на лошадях лучше,– сказал Николай.– А то там изволь

каждый раз поспевать вовремя.

– На одну минутку опоздал, и весь день пропал к черту,–

прибавил Авенир.

– И звонки эти дурацкие,– сказал Николай.

Пошли смотреть экипаж. Это была тележка без рессор,

тарантас, как называл ее Авенир. Сиденье у этого тарантаса

было такое низкое, что колени у сидящих в нем подходили к

самому подбородку.

– Сидеть-то не особенно удобно,– сказал Андрей

Христофорович.

– А что? – спросил Авенир и живо вскочил в тарантас.

– Как, что? Сиденье очень низко.

– Ну, уж это так делается, брат; кузнец при мне делал

другим.

– Как так делается, если это неудобно?

– Нет, это правда, Андрей,– в тарантасах сиденье высоко не

делается. У кого ни посмотри.

– Ну, брат,– сказал Авенир (он даже опечалился),– тебя,

милый мой, Европа, я вижу, подпортила основательно.