Изгнанник Ардена

Анри Софи

Тристан кивнул. Конечно, он помнил, как разукрасил толстощекую морду того ублюдка и пригрозил ему жестокой расправой, если он посмеет еще раз поднять руку на собственную супругу.

Адалина горько усмехнулась.

– На следующий день Эстель отдала мне платок, который ты одолжил ей, когда она плакала, и потребовала вернуть тебе.

Тристан недоуменно нахмурился. Он никак не мог понять, почему Адалина грустила. Ее кожа покрылась мурашками, и он невольно прижал ее к себе.

– Почему не вернула?

Адалина прикусила губу и посмотрела ему прямо в глаза.

– Потому что перед этим она ударила меня по лицу и назвала безмозглой малолеткой

за то, что я вмешалась в их супружеские дела да еще и впутала принца чужого королевства. Мне было обидно и стыдно. И я… – Она передернула плечами и нарочито небрежным тоном продолжила: – Я была ребенком, меня грызла вина, и я решила, что достойным наказанием будет так и не дописать композицию, которую я полюбила всем сердцем.

Внутри Тристана все перевернулось. В словах Адалины слышались тоска и разъедающее душу одиночество, которое преследовало ее с самого детства. Он не знал, какие слова способны выразить искреннее сожаление, поэтому прижался губами к ее плечу со всей нежностью, на какую только способен. Кожа Адалины была бархатистой и мягкой. Он проделал дорожку невесомых поцелуев по шее и остановился на щеке. Адалина обняла его, зарывшись пальцами в волосы, но в ее жесте не было ни намека на страсть и похоть. Лишь молчаливая поддержка и благодарность.

– Полюбила всем сердцем? – нарушил молчание Тристан и улыбнулся уголком губ.

– Твою композицию, не тебя, – фыркнула Адалина, а потом серьезно спросила: – Ты написал ее для нее?

Тристан сразу понял, кого она имеет в виду. Рука невольно потянулась к медальону, но его не оказалось на шее.

– Он в комнате, я сорвала его. Случайно, – будничным тоном сказала Адалина, но ему показалось, что на последнем слове ее голос дрогнул.

– Да, для нее. – Он с печалью и безысходной тоской посмотрел на клавиши пианино. – Знаешь, я часто ездил в Арден и слушал, как она играет на званых ужинах и балах. Анна была очень талантлива. И я каждый раз надеялся, что она сыграет мои композиции, которые я отправлял ей в неподписанных конвертах. Но она этого не делала, хоть и понятия не имела, что их автор я. Она до последнего была уверена, что это Уилл, но почему-то все равно не играла. А я мечтал хотя бы раз услышать свою музыку в ее исполнении.

Тристан не понимал, зачем рассказывает ей все это, зачем обнажает душу с уродливыми шрамами.

Адалина ничего не ответила. Вместо этого, не слезая с его колен, повернулась к пианино лицом и снова заиграла. Тристан уткнулся лбом в ее плечо и крепче обнял руками узкую талию.

Стоило ему закрыть глаза, как в сознании всплыли воспоминания, которые он упорно держал на замке и похоронил во мраке погибающей души. В каждом из них была белокурая девушка – такая хрупкая и нежная, словно сотканная из солнечного света. Вот она улыбается и звонко смеется. Играет на пианино и смотрит на него открытым и доверчивым взглядом, готовая без страха и сомнений вручить ему свое сердце. Вот она кружится в танце с Уиллом, до боли красивая и счастливая. А тут она плачет.

Тристан плакал вместе с ней, вернее, с ее блеклым образом из тускнеющего воспоминания. Плакал бесшумно, роняя слезы на хрупкое плечо той, которая играла мелодию его первой любви. Плакал впервые за долгие годы и не пытался сдержать слезы.

Мелодия прервалась, погружая комнату в давящую тишину.

– Дальше я не знаю нот, – тихо и ласково сказала Адалина. Она знала, что Тристан оплакивает свою потерянную любовь, но не оборачивалась. Понимала, что он не хотел бы, чтобы его видели в таком состоянии. –

Ты не поможешь?

Тристан сморгнул слезы и пелену с глаз, а потом со смесью страха и волнения посмотрел на клавиши.

Он не играл много лет. Не мог и не хотел, потому что душа его больше не пела – там было удушающе пусто и тихо. Но сейчас, чувствуя исходящие от Адалины волны тепла, вдыхая пряный аромат корицы и яблок, он внезапно услышал едва уловимые трели в недрах гибнущего сердца. Словно оно пробуждалось от глубокого и долгого сна. Словно еще было способно что-то испытывать. Жить и творить.

Тристан положил пальцы на прохладные клавиши и, глубоко вздохнув, заиграл композицию с самого начала. Музыка получалась нестройной, он спотыкался на нотах и злился из-за этого, но потом тонкие белые пальцы Адалины опустились рядом, и они заиграли в четыре руки. С каждым аккордом его игра становилась увереннее, а во мраке тлеющей души все ярче загорался крошечный огонек. Его сердце билось в такт мелодии, и она становилась все громче под его пальцами, которые не забыли, по-прежнему говорили на языке музыки и помогали облегчить груз пережитых испытаний.

Когда они дошли до той партии, которую Адалина не знала, Тристан продолжил один – и больше не ошибался. Играл уверенно и легко. Улыбался сквозь слезы. Словно вернулся домой через долгие годы скитаний. А его путеводной звездой стала Адалина.

Последние аккорды утонули в ночи, и комната вновь погрузилась в тишину, но в этот раз она не была неловкой или неуютной.

Тристан испытал долгожданное облегчение.

– Спасибо, – прошептал он, заправляя ее густые локоны за ухо.

– За что? Это я должна благодарить тебя за то, что согласился сыграть мою любимую композицию.

– Спасибо, что сберегла ее для меня.

И прежде чем она начала задавать вопросы, на которые у него пока не было ответа, Тристан поцеловал ее с исступлением и нежностью. Потом подхватил ее на руки, поднялся со скамьи и направился в спальню. Он не собирался требовать от нее близости. Не желал причинить боли. Он просто хотел, чтобы крошечный огонек в его душе, который поселился там только благодаря этой удивительной девушке, не угасал как можно дольше.

– Останься со мной, – попросил он после того, как уложил ее на кровать в своих покоях и лег рядом.

– В твоей комнате? – уточнила она. Почти как тогда, в каюте на корабле.

– Со мной, – ответил он так же, как и в тот раз.

Глава 30

Тристан проснулся, когда солнце уже поднялось высоко в небе, а Харият снова напоминал большой кипящий котел. На улицах стало жарко, людно и шумно.

Во рту у него пересохло, а горло першило так, будто он всю ночь напролет жевал песок. Тристан потянулся к прикроватной тумбочке, чтобы налить себе из графина воды, которая наверняка нагрелась под солнечными лучами, проникающими в комнату через открытую террасу, но тут заметил медальон. Он лежал на самом краю тумбочки и поблескивал, ловя на себе яркие блики.

«Я сорвала его, случайно», – пронесся в голове голос той, кто оставила его здесь, а сама ушла.

Тристан поддел цепочку и положил медальон на ладонь. Он медленно очертил пальцем овальную крышку с гравировкой, прислушиваясь к собственным чувствам. Вчера, впервые за пять лет, он оплакивал Анну и свою любовь к ней, и ему, на удивление стало легче. Вчера он впервые играл, а сейчас понимал, что хоть и не готов еще творить новую музыку, но смог бы сыграть любимые партии, особенно в четыре руки.