Изгои. Роман о беглых олигархах
Шрифт:
Феликс удалился в изгнание сильно обиженным. Еще в наших с ним разговорах он постоянно твердил, что по отношению к нему поступили крайне несправедливо, и в подтексте этих его стенаний чувствовалось желание мести. Мести не сиюминутной, но долгой. Такой, которой порой посвящают целую жизнь. Своими наблюдениями я не стал делиться, тогда как обязан был сделать это, но все на свете приводит к лучшему. Во всяком случае, если под лучшим подразумевать все, что со мной произошло с момента моего освобождения из секретной тюрьмы, расположенной на территории одной из военных частей Подмосковья. Ведь воспрепятствуй я тогда бегству Феликса, поведав о своих соображениях относительно его мстительности, сидеть бы мне и поныне.
…Правильная геометрия аллей Гайд-парка непонятна и вызывает неосознанную тревожность, которую всеми силами пытаешься заглушить. Я вылез из метро и, прищурившись на яркое солнце, вступил за кованые пики парковой ограды. Здесь-то меня и накрыл инстинкт самосохранения. Смутный, нелепый во всех случаях, когда предстоит по-настоящему большая, серьезная работа. Я выражаюсь в стиле «модерейшн» – «умеренность», но кто признается, пусть и самому себе, что это элементарная трусость? Страх перед ближним будущим, перед его неотвратимостью. Говорят, что человеку не дано знать будущее, и в этом его величайшее счастье, а я бы сказал, что и величайшее горе. Ведь, знай человек свое будущее, прогноз вероятий, он мог бы сам, безо всякого логоса, менять бытие, и тогда по праву считался бы хозяином мира. Да что мира?! Гораздо важнее, что человек становился бы полным хозяином самого себя, ведь на деле миллиарды двуногих букашек находятся в чудовищной зависимости от незнания собственного будущего. Единственным слабым заменителем здесь считается интуиция, но догадки, сделанные с ее помощью, порождают много сомнений и могут свести с ума.
Выглядело все в высшей степени прилично. Никаких мордоворотов в серых пиджаках и черных, под горло, «водолазках». Того бычья с силиконовыми спиралями ушных проводков, частного городского спецназа, не нашедшего себе лучшей доли, кроме торговли собственным, наращенным с помощью разных стероидных препаратов телом. Никакой разницы между таким вот кабаном и проституткой нету. Оба-два торгуют собственным телом, и только.
Навстречу мне спокойным шагом, умеренно жестикулируя, шли двое. За ними, по параллельным дорожкам парка, на расстоянии нескольких метров двигались несколько человек. Они старательно выдавали себя за праздных туристов, но менее всего походили на них. Охрана Феликса состояла из сотрудников лондонского детективного агентства, и парни отличным образом маскировались под элегантных, прекрасно одетых денди. Обыватель никогда бы не подумал, кто они на самом деле. Но я-то не обыватель.
Ветер дул в мою сторону. Ветер принес обрывок разговора:
– …вне всяких сомнений, это должен быть профессионал. Кого же посылать, если не профессионала?
– Да что ты так разошелся? Я не против, только вот какая интересная получается штука – если от человека требуют идиотизма, его всегда называют профессионалом. Банально…
– Где же банально? Ничего не банально. Профессионал, ненавидящий здешнее общество и в особенности эмиграцию. Считающий ее полностью морально разложившейся.
– Любая эмиграция морально разложена. Тебя выдрали с корнем, ты засох и сгнил.
Ветер изменился. Расстояние между нами сокращалось, и вскоре я уже без всякой помощи смог услышать:
– …Феликс, ты должен со мной согласиться. В России сейчас должны происходить самые интересные события в мире. Там все меняется!
– Ни черта там не меняется, – Феликс говорил в своей излюбленной манере: веско и отрывисто. Обычно так говорят полковники в отставке – это их любимая и единственная манера изъясняться. – Ни черта там не меняется. Цензура как была, так и осталась. Вообще цензура в России родилась вместе с книгопечатанием. От нее страдали все русские
– Вот уж никогда бы не подумал, что дружище Феликс станет философом и начнет рассуждать не хуже Бердяева, – миролюбиво, но все же с оттенком вызова заметил я, поравнявшись с Феликсом и его спутником, лицо которого было мне смутно известно.
«Туристы» уже стояли за моей спиной и обступили своих клиентов, надежно прикрыв их от неожиданности в моем лице. Феликс театрально похлопал в ладоши:
– О’кей, ребята, все в порядке. Это мой старинный приятель, – затем повернулся ко мне, и я увидел, каким осунувшимся и постаревшим стало его лицо за три прошедших года. Почему-то именно у евреев за сорок очень часто встречаются грустные глаза бассета. И у Семена такие же глаза, обманчиво трогательные. Глаза отнюдь не зеркало еврейской души, они лишь лестничная площадка перед входом.
– Ну, привет, – сказал Феликс с нейтральной интонацией, после того как «туристы» вернулись на исходную, – слышал о твоих неприятностях.
– Обо всех?
Он пожал плечами:
– Тюрьма, жена… Разве недостаточно? Кстати, познакомься. Это Илья, бывший директор одной корабельной фирмы, начинающий кинодраматург и мой единственный здешний собеседник. В эмиграции люди становятся разборчивей с ближайшим окружением.
И тут я вспомнил этого Илью. Известный жулик, выставивший ту самую «корабельную» фирму на серьезные деньги. Драматург, значит, начинающий? Бывает.
Вслух же я сдержанно поздоровался с Ильей, отметив про себя, что тот как-то слишком уж нервно мусолит свою сигарету. Может, тик у человека, вон какая насыщенная биография.
– Что ж, Илья, я полагаю, что наш сегодняшний культурный обмен вынужден прерваться ввиду нашей случайной, но закономерной встречи. Ведь у тебя ко мне дело, Паша, не так ли?
– Нет, нет, – я убедительно затряс головой и даже выставил вперед обе руки, как бы защищаясь от скептицизма Феликса, – я действительно прогуливался и совсем не ожидал нашей встречи, так что никаких закономерностей. Полагаю, что двум столь уважаемым джентльменам не стоит прерывать свой интересный разговор, случайным обрывкам которого я стал свидетелем поневоле.
– В последнее время вокруг случаются не вписывающиеся в прежнюю реальность ситуации, – задумчиво произнес Феликс и поглядел на Илью так, точно просил его поддержки. – Вот, например, вдруг встречаешь своего бывшего тюремщика, культурным образом прогуливающегося в центре Лондона и говорящего чуть ли не на уровне аристократа в белых перчатках. Ты не видишь на его голове цилиндра, друг мой Илья?
Илья неопределенно промолчал, вроде как из вежливости, я сделал вид, что шутка меня не задела. Надвигалась длинная пауза, но Феликс неожиданно предложил:
– А ведь можно и переместиться куда-нибудь, выпить, наконец. Когда собираются двое русских – это хмурая беседа, когда трое – тут все неоднозначно, но начинается, как правило, всегда с искрометной пьянки. Мне, честно говоря, все эти годы не хватало настоящего кутежа. Честное слово, я не вижу иного продолжения нашей условно неожиданной встречи.
И мы куда-то пошли. Шеренгой. По прямой до неприличия аллее. И привела нас эта аллея сперва в паб, где мы пили виски с элем. Помню, что Феликс еще острил, что водка с пивом, вестимо, ерш, а виски с элем – не иначе как камбала. Будешь после такой смеси лежать на одном боку и смотреть безумным зраком своим на угасающие краски окружающей жизни.