Излом
Шрифт:
— Остыньте, остыньте… – орали те, отдыхая от домино.
Городские не обращали внимания и делали своё дело.
Азартная компания внесла в игру новое правило. Чтобы не зажиреть и не потерять чувство юмора, проигравшая пара пролазила под столом, что вносило в игру здоровый интерес и дикую конкурекнцию.
Пообедав, о ремонте комбайнов и не вспоминали, а гремели так, словно заколачивали сваи. Иногда наступала тишина, прерываемая взрывами хохота.
В один из таких моментов я выглянул из кузницы. Проигравший неловко возился под столом.
—
Не ожидавший подвоха и тем более покушения на мужское достоинство, мужик заверещал поросёнком.
Хохот стоял прямо-таки гомерический…
Из соседней двери выглянул завгар – не заметив ничего предосудительного, снова исчез.
В субботу, совершенно случайно, я подрядился за харч колоть дрова Афанасьевичу. Получилось это так…
Перед обедом в кузницу прибежали доминошники и выставили на верстак литр самогона и закуску – у кого-то из них был день рождения. Подозвали и нас. Афанасьевич, поломавшись для приличия, подошёл и взял стакан. Я ломаться не стал, хотя пить не хотел абсолютно.
— Буду только закусывать, – сообщил им, – язва! – ткнул себя в живот, чтобы не приставали.
Тётка жалостливо посмотрела на меня и сняла солдатскую шапку, а то слетит при запрокидывании головы во время процесса.
В отличие от фуфаечных мужиков на ней был зелёный солдатский бушлат и стеганые ватные штаны, заправленные в кокетливо загнутые кирзовые сапоги.
— Э–э-х! – залпом вытянув стакан, от полноты чувств хлопнул по заду бабенку Афанасьевич, выбив из ватных штанов облако пыли, и тут же врезался спиной в стену.
— Кобель чёртов! – визгливо засмеялась та, выставив на обозрение синюю десну. – Силёнок-то нет, а лезешь, – срамотила его.
— Да–а! Руки чегой-то болят, – загрустил кузнец, разглядывая свои клешни, – даже дрова колоть не могу – устаю тут же.
— Во–во, распускай их поменьше! – обгладывала свиное рёбрышко женщина. – И парень у тебя с язвой. Ему питаться хорошо надо. С ним бы и договорился…
Договор тут же и состряпали – даже нотариус не понадобился. В обед, заперев кузницу, мы направились к Афанасьевичу домой. По пути я забежал в столовую и предупредил двойняшек, чтоб поделили мою порцию. Его дом оказался на другой стороне села. Дорожки во дворе были аккуратно размечены и по краям выложены кирпичом. Дом, большой и крепкий, сиял белой жестью, которая блестела, отражая солнце.
Во всем чувствовался порядок и достаток. Три деревянных сарая, покрытых толем; и кирпичный гараж разместились во дворе.
В дверях одного из сараев маленький мальчишка в расстёгнутой фуфаечке с меховым воротником, старой шапке и отцовых валенках, зажав под мышкой буханку хлеба, отламывал от неё небольшие куски и кому-то кидал.
«Собаку, что ли, кормит?..» – подумал я, но тут же расслышал довольное похрюкивание.
— Пуасёнок… пуасёнок, кушай, пуасёночек… – сюсюкал мальчишка, кося взглядом в нашу сторону.
—
— Отстань, дед! – рассердился тот. – Не видишь, пуасёнка кормлю, – недовольно ответил внук, поправляя шапку.
Афанасьевич посмотрел на меня. Видно, застеснялся перед городским за столь неграмотного внука.
— Митька! Чего ты всё – пуасёнок, да пуасёнок… – в сердцах топнул ногой кузнец. – А ну-ка повтори за мной пы–ыра–а-сё–о-ны–ы-к… – по слогам произнёс он.
Я стал рассматривать трубу на доме.
— Да ну тебя, дед, пуасёнок – лучше.
— Митька, мать твою, гляди, выдеру… – строго покачал головой Афанасьевич.
Вечером, предварительно наевшись до отвала, я нёс домой в большой самодельной сумке, которую пообещал вернуть в понедельник, порядочный кус копчёной – мне было всё равно чего – «пуасятины» или «пырасятины», главное, много и с замечательным запахом; двухлитровую банку крепеньких зелёных консервированных огурчиков, плюс литровую баночку солёных грибков и десять жареных пирожков с яблочным вареньем.
«Двойняшки увидят – обомрут, волки тряпошные, – улыбаясь, думал я. – Сразу давать нельзя. Врачи говорят, что после голодовки много есть опасно».
Мои предположения полностью оправдались. Когда выложил на стол содержимое, у Лёлика с Болеком отвисли челюсти и, словно у собаки Павлова, с языка потекла слюна.
Им было наплевать на медицинскую теорию о пользе диеты. Смерти от переедания они не страшились, а даже жаждали её…
— Кости не выбрасывайте, – свернул я кулёк.
— Правильно, суп сварим, – совсем чокнулись двойняшки, превратно понимая физиологию правильного питания. – Где взял? – набив рты, интересовались они.
Я популярно объяснил.
— Ух ты! Молодец! Спроси у мужика, может, ему ещё чё надо?.. А кобелю – фигу, – жадничали Лёлик с Болеком, – его и Юлька кормит на убой, чтоб всё топорщилось…
Я посмеивался, глядя на них.
Готовясь к воскресенью, опять натаскали свинины, хлеба, лука, картошки. На столе в беспорядке валялись чашки, ложки, плошки.
— Отъедимся за выходные, – радовались парни, уплетая пирожки.
Наевшись, развалились на кроватях, блаженно поглаживая заметно округлившиеся животы.
— Тебе памятник надо поставить при жизни, – тешили моё сердце.
— Ага! Бюст на родине героя… – смеялся я.
— Жалко, этого кабана Лисёнка нет, – насытившись, расщедрились Лёлик с Болеком, – тоже поклевал бы немножко.
В воскресенье даже торговки не сумели нас разбудить – на сытый желудок спалось сладко и долго.
Плотно позавтракав и захватив пакет с мослами, решил навестить деда.
Старик встретил меня приветливо, не знал, куда усадить и чем угостить. Ему понравилось, что я не забыл о его живности. Здоровенный барбос и ещё какие-то шавки с удовольствием грызли мослы.