Излом
Шрифт:
Мы с Пашкой, осторожно нащупывая ногой скользкие ступени, стали спускаться в тоннель.
Я вспомнил свой овраг. Над нашими головами, над рельсами и поездами пронёсся отражённый многочисленным эхом громкий и неразборчивый женский голос. Слова, произнесённые на едином дыхании, слились в долгий, вибрирующий звук, напоминающий лающую в микрофон собаку.
Пройдя подземный переход, мы оказались в здании вокзала.
Проводив взглядом стройную фигуру и покачивающиеся бёдра транзитной пассажирки с двумя небольшими чемоданами, я ужасно
— Стойте! Догнала меня у вожделенной ниши молодая женщина в белом халате.
Скрестив ноги, я недоуменно уставился на неё. Трое мужиков мигом спрятали свои сокровища в штаны, но не расходились.
— Как вам не стыдно, молодой человек…
— Да?.. А я думал, вам… Ещё тридцати нет, а уже по мужским туалетам бегаете.
— Десять копеек давайте, – не слушая меня, потерла палец о палец женщина.
Мужики разбежались по кабинам довести дело до конца.
— Десять копеек?..
— Вы что, с луны свалились?
— Нет! Из деревни приехал.
— Сразу видно! – съязвила она и окинула пренебрежительным взглядом.
Внизу живота прямо-таки стало резать. Туалетная работница стояла рядом и продолжала тереть палец о палец.
Чтоб не утопить её в унитазе, полез в карман за пятёркой – в бухгалтерии мне выдали пятёрку и четвертак.
— Другое дело, – ушла женщина.
Когда, потрясенный, выходил из сортира, она сунула в мой кулак целую горсть почему-то мокрой меди.
— На хозрасчете туалет, – пояснила, впихнув в другую руку половинку салфетки.
Красавица проводница насмешливо подмигивала с огромного настенного плаката.
На остановке Пашки не было. Подойдя к светлой стеклянной стене вокзала, от нечего делать пересчитал сдачу – наколола на двадцать копеек.
«Шустрая! Теперь, если куда поеду, горшок возьму…»
Все туалетные деньги отдал довольному Заеву.
— Это за автобус и такси.
Дорога от вокзала до экономического института, у которого я обычно сходил, стоила рубль.
«Правда это было раньше, – подумал я, – может, сейчас два?»
В своем родном дворе критически покрутил головой по сторонам.
Чувствовалось, что три недели мужская рука не прикасалась к хозяйству. От снега расчищены были лишь узкие тропинки, если оступишься или поскользнёшься, – обязательно увязнешь в невысоком сугробе. Дверь сарая раскрыта настежь.
Сунул свой нос и туда – колотые дрова кончились. Прежде чем идти домой, заглянул в туалет.
«Слава богу, хоть здесь бесплатно, скоро за чих деньги станут драть».
А затем долго–долго с огромной радостью в сердце вглядывался в родимый градусник.
Условным стуком – два редких, три частых, чтобы не испугать жену, – побренчал согнутыми пальцами в тёмное окно.
Прислушился – тишина. Закралось подозрение – может, не одна? Кончики пальцев неприятно заломило. Постучал
«Прежде чем вернуться домой из командировки, – учил он, – обязательно дай телеграмму, дабы не было отрицательных эксцессов».
Наконец в комнате зажёгся свет. Схватив рюкзак, побежал к двери.
— Да я это, я! – ответил на вопрос и через секунду сжимал в объятиях Татьяну.
— Пошли в дом, холодно, – потащила меня.
В полутёмной кухне в глаза сразу бросилось новшество – квадратный метр настольного календаря, висящего над электроплиткой, с полупрофилем Владимира Высоцкого и четверостишьем: «… А я гляжу в свою мечту поверх голов и свято верю в чистоту – снегов и слов!»
— В киоске позавчера купила, – ставя на плиту чайник, произнесла жена.
— А прибивал кто?.. – колупнул ногтём шляпку гвоздя.
— Сама, – рассмеялась она, – а могла и вызвать кого-нибудь из бюро добрых услуг, пока по колхозам мотаешься.
Я прошёл в комнату, полюбовался на Дениса.
— Спит, – обняла меня за плечи Татьяна. – Всё о тебе тосковал, – чмокнула в щёку. – Ну пошли, а то разбудим.
Я тоже обнял её.
— Господи, ручищи-то грязные какие, – вырвалась она, – надо не чайник, а ведро кипятильником нагреть.
Оставшись один, снял рубашку и, забравшись на диван, постучал пальцем по градуснику, затем включил телевизор – давно не смотрел и прислушался – под диваном раздалось странное шуршанье.
«Ага! Попался, голубчик из бюро добрых услуг… " – на цыпочках подкрался кдивану.
Облепленный пылью, оттуда выбрался кот.
— Мироха! Привет! – потрепал его за ухо.
На телеэкране в очках и пиджаке в горошек пел любимец моей жены и других молодых женщин – Александр Серов.
Люди искусства подразделялись у меня на две категории – творцы и ремесленники. Серова я относил к последним.
Кое-как помывшись – завтра в баню схожу, уселся на диван.
Татьяна, словно кошечка, забралась ко мне на колени. Задравшаяся рубашка из тонкого белого батиста высоко открыла ноги. Прижалась, обвила шею руками. Сквозь тонкий батист почувствовал упругую грудь.
— Серёженька, как я соскучилась.
Мне стало нестерпимо жарко. От её волос исходил тонкий аромат духов, женственный и прелестный, от которого я хмелел и терял голову. Она нежно гладила моё лицо, лохматила волосы и целовала, чуть касаясь губами. И я понял, что прав был деревенский старик – время не имеет значения. Век уменьшился до секунды, а секунда увеличилась до века…
— Погаси свет… – поднялась она и сбросила батист.
Мой палец не сразу утопил кнопку выключателя. Я залюбовался пластичными линиями тела. Тёмные шишечки сосков смотрели в разные стороны. Узкая талия плавно переходила в бедра, которые стекали вниз, превращаясь в крепкие стройные ноги, разделённые тёмной курчавостью внизу гладкого живота.