Излом
Шрифт:
— А я к одному деду лечиться ходил… Вот! – показал принимающий нормальный вид палец. – Не пойму, то ли это цыплята, то ли свинина, – подцепил вилкой тонюсенькую косточку.
— Молочными поросятами кормят! – хвалились двойняшки, оглядываясь на Пашку.
Он с нами не ел – не мог расстаться с поварихой.
— Чем, интересно, она его потчует? – пили безвкусный чай Лёлик с Болеком.
Было видно, что не наелись.
— Мужики–и! – заорал Заев, будто мы находились метрах в двустах от него. – Идите сюда, дело есть.
Вытирая
— Юлечка сегодня вечером и завтра не работает. (Повариха влюбленно глядя на Пашку, улыбалась.) Харч она нам приготовила, унесём давайте.
— Харч дадут! – обалдели двойняшки и захлопали в ладоши. – Чего нести?
— Не суетитесь, кабаны в натуре, – напустился на них Пашка, – ты кастрюлю с мясом возьми, – командовал он, – а ты картошку, – протянул другому газетный свёрток. – Серый, значит, три буханки хлеба возьмёт. Донесёшь?..
Улыбнувшись, кивнул головой.
– …А я посуду, чайник, вилки–ложки, – вытолкал Лёлика с Болеком, что-то слишком весело заболтавшихся с поварихой.
Дома, сложив богатство на стол, завалились переваривать плохонький обедишко.
— Эх! И нажрёмся вечером! – радовались двойняшки.
— На завтра хоть оставьте, – учил их Пашка, – до понедельника зубы на полку положите.
Заговорив про еду, Лёлик с Болеком не смогли улежать и начали перебирать полученное.
— Мясо хоть и жирное, но кусок порядочный дала, – радовались они. – Пашка, поцелуй её за это. О–о-о! И лука начистила. Десять луковиц. Пять так съедим, пять сварим, – планировали двойняшки. – Пашка, разрешаем не только поцеловать…
Заев хмуро показал им кулак.
Сбегав за водой, начинающие поварята поставили ведёрную кастрюлю на обогреватель.
Для голодного времени суп получился шикарный. Даже избалованный своей подругой Дон Жуан – и тот похвалил.
Лёлик с Болеком были на седьмом небе.
— К чёрту телятник, лучше подсобниками к твоей поварихе пойдём! – галдели они.
Пашка поочерёдно сунул им под нос огромную дулю с прилипшей к большому пальцу хлебной крошкой, торопливо оделся и ушёл.
— Спать домой приходи, – заорали ему вслед.
Я с безразличием йога лежал на кровати. Не успел отзвучать грохот хлопнувшей двери, как она опять открылась.
— Забыл чего-нибудь? – думая, что это Пашка, спросили юные зубоскалы.
— Ага! – сначала появился наполовину пустой флакон с одеколоном, зажатый в вытянутой грязной руке, потом сизый нос Антона Егоровича, затем он сам, следом резкий запах свинарника, в котором побрызгали одеколоном.
— Фуфайку-то к дверям брось, – заорали двойняшки, затыкая носы.
— С понедельника это будет самый родной ваш запах, – повернулся я на бок.
— Супчик, супчик, – не обращая на нас внимания, напевал Антон Егорович.
— Хватит топтаться, руки помой, – просили его Лёлик с Болеком.
— Чего их мыть, – икал Лисёнок, – чистые. Побольше
— Перетопчешься! – жадничали двойняшки.
Никому не предлагая, одеколон выпил самостоятельно, убрав под него порядочную миску супа.
— Неплохо, – похлопал себя по животу, – будто курочку съел, – шутил Антон Егорович, тоже заваливаясь на кровать.
Запах свинарника постепенно выветрился.
Лёлик с Болеком последовали нашему примеру. Пару часов раздавался дружный храп.
Вечер прошёл в острой позиционной борьбе двух мощных группировок. Мы с Лисёнком выступили единым фронтом против двойняшек.
Игра проходила с переменным успехом, но всё-таки они чаще хватали «козла». Утомившись стучать, раскинули картишки, но вскоре надоели и они. Пашка всё не появлялся. Лёлик с Болеком опять пошутили по этому поводу и съели ещё по миске супа.
«Куда только в этих худосочных лезет? – удивлялся им. – Совсем сытости не знают».
В воскресенье рано утром меня разбудили голоса, бубнящие под окном.
«Пашка, что ли, со своей?» – поднял голову с подушки. – Нет! – сложив руки на груди, тот спал сном праведника. – Кто же тогда?» – вдев ноги в сапоги, громко прошлёпал к окну.
— Потише нельзя? – заворочались двойняшки.
Под окном в свете фонаря разглядел большую группу женщин.
Одна из них, укутанная в длинный, до земли, тулуп и ворсистую пуховую шаль, стояла под фонарем и, вытянув шею, разглядывала наше окно. В левой руке баба сжимала огромную корзину с упитанным гусаком, тоже вытянувшим шею по направлению к окну и раскрывшему клюв.
«В хозяйку любопытный, зараза, – ругнул гусака. – Чего, интересно, собрались? Узнали, что городские мужики приехали на племя?»
Спал я здесь, как и дома, без майки. Вплотную приблизился к окну и расплющил нос о стекло.
Тетка, увидев голого мужчину, произвела гигантский прыжок в сторону, выронив корзину и на лету обезопасившись крестным знамением.
«Заметила!» – удовлетворённо отметил я, отправляясь на место.
— На базар в город бабы собрались, – бодрым голосом сообщил Антон Егорович. – По воскресеньям завсегда торговать ездиют, – повернулся на другой бок и тут же захрапел.
— Кончай базар, поспать дадите сегодня? – сунул под подушку голову Пашка.
Лисёнок перестал храпеть, минуту стояла тишина.
— Здорово, Заев! – поздорововался он и громко чихнул.
Косматая Пашкина голова поднялась над подушкой.
— Послушай, Лисёнок…
— Эй, зоопарк, спать давай! – не выдержал я.
— Спать… спать… – передразнили двойняшки, – а сам сапожищами стучишь на весь колхоз.
— Да что они там разгомонились? – распсиховался Пашка, резко усевшись на кровати и надевая сапоги. – Пойду бабьё шугану, – накинул на плечи фуфайку и, белея голыми ногами, направился к выходу.