Излом
Шрифт:
«Неплохо в деревне меня натаскали, запросто мог бы на дьякона экзамены держать», – погордился собой.
«Нахожусь в самом центре раздачи опиума!» – моё комсомольское сердце призывало к ехидству.
Между тем церковь заполнялась. Кроме верующих старушек, появилось много любопытной молодежи.
Старушки по очереди подходили к стене рядом со мной, наклонялись и, крестясь, отходили.
«Чего они там нашли?» – присмотрелся внимательнее.
На полированой створе, очень похожей на дверцу от шифоньера, висел распятый Христос. В слабом свете горевшей
«Нет серьезно! – заметил себе. – Бактериологическая опасность в действии».
Словно в музее, пошёл вдоль стены, рассматривая иконы. Казалось бы, как две капли воды похожие друг на друга тёмные лики святых, при внимательном изучении сильно рознились между собой. У одних был аскетический облик и сухая фигура севшего на диету старца, но попадались пунцовогубные и могучеплечие угодники, может даже дамские, которые не достаточно нагрешили, чтобы при раскаянии их причислили к сонму святых, – у них все ещё было впереди. Некоторые сердобольные старцы, поднявшие руки в молитвенном жесте, были написаны так, словно в страхе загораживаются от мира, от земного искушения.
Денис, подняв голову вверх, разглядывал таинственную роспись купола. В его книжке были точь–в-точь такие же богатыри и князья.
Я отвел маленькую ладошку от лица, в задумчивости он захотел поковыряться в носу.
Воспитание не позволяло ко всему увиденному относиться всерьёз, а настроение не желало становиться благочестивым.
Богослужение особо не затронуло моё сердце…
— Согрелся? – после службы спросил у сына.
Утвердительно, не отрывая взгляда от икон, он кивнул. Меня поразило его восторженное лицо и набухшие от слез глаза. Что он увидел и понял, о чём думал в этот момент, какое чувство поглотило детскую его душу – оставалось для меня тайной. Взяв его за руку и ещё раз удивленно оглядев, потащил к выходу.
«Как безвкусно! – проходя мимо зацелованного Христа, подумал я. – Бог – это не полированный и покрытый лаком мученик… Христос должен быть древним и кряжистым, из цельного ствола векового дуба. Корни его должны уходить вглубь… в глубь столетий и душ!»
Мы выбрались к сводчатому проходу. Две женщины и безногий мужчина, не обращая ни на кого внимания, лениво переругивались между собой.
Расщедрившись, достал три мятых рубля и одарил каждого из них.
«Мало ли как жизнь повернет?.. Тем более в такое время… От сумы и тюрьмы…» – вспомнил старую пословицу.
— А пьянице хромоногому зачем дал? – услышал шипенье за спиной. – Всё равно пропьет…
— Хорошие вы тетки! – ответил тот, убирая за пазуху рубль, – да слишком долго живёте…
Когда мы пришли, Татьяна, разумеется, была уже дома.
— Намылись! – нараспев произнесла она. – С лёгким паром, мои хорошие! – по очереди расцеловала нас.
На меня пахнуло запахом духов.
Денис тут же похвалился книгой и взахлёб принялся рассказывать о банных впечатлениях, чем ввёл маму в краску.
Глянув на меня, она улыбнулась.
Мне нравилось, когда
«Всё плачет – денег мало, а духи дорогие берёт… Может, подарил кто, пока меня не было?..» –подозрительно посмотрел на жену и, сунув нос в её волосы, глубоко вдохнул воздух.
— Совсем плохой стал! – отдёрнула она голову и пошла в комнату.
— Интересно, где это ты дорогие духи взяла? – ехидно поинтересовался я, горестно размышляя, что мрачные мысли о домогающихся доярках и коварной измене головку жены покинули, зато влезли в мою башку, с той лишь разницей, что доярок заменили козлы из бюро добрых услуг.
Она остановилась у жёлтой, в квадратик, шёлковой шторы из парашютной ткани, отделявшей кухню от комнаты.
Когда-то, лет десять назад, мой отец отдал ткань бабушке с просьбой сшить палатку, но та не растерялась и сшила мне рубашку, в которой с удовольствием щеголял, а также занавески на окна и шторы на двери – несколько лет жили, словно под куполом парашюта.
Сейчас парашютная рубашка валялась где-то в шкафу, а от прекрасных занавесок и штор осталось только две.
— Какие духи? – упёрлась рукой в косяк прохода, выгнув бедро.
— Сама знаешь, какие…
— Ах, эти?! – вызывающе покачала бедром. – В бюро добрых услуг дали! – растягивая слова, произнесла фразу и как садист на жертву уставилась на меня, сдунув щекочущую щёку прядь волос. – Да!.. – опять нахально качнула бедром – видно раскусила мои думы и теперь злила. – Мотайся по колхозам чаще, – пропела напоследок и, повернувшись, исчезла в комнате. Выкатив из орбит глаза, шумно втянул воздух сквозь крепко сжатые зубы и направился выяснять отношения.
— Подарю тебе на Новый год духи, – вышагивал заводной куклой из угла в угол, – и чтоб мазалась только ими.
— Слушаю и повинуюсь, мой господин! – приложив два пальца к виску, отдала честь жена, доведя этим до белого каления.
Жар от меня шёл посильнее, чем от печки.
На следующий день я остался дома один: Дениску жена увела в садик – сегодня у их группы новогодний утренник.
Позавтракав, затопил печку. Дрова долго не разгорались, видно, разучился разжигать за три недели деревенской жизни. В морозы мы топили по восемь часов и дольше. Печь следовало давно переложить, но каждую осень ждали квартиру. Дров за зиму она сжирала такое количество, что можно было отапливать заводик или небольшой микрорайон.
Кое-как протопив, выбрался в город. Первым делом, интересуясь не запахом, а доступной ценой, купил за шесть рублей духи. Понюхал, не открывая пробки: «Годятся!» – подбодрил себя и направился в «Детский мир». На остатки роскоши приобрел игрушечный пистолет и игру Денису.
Мощная сила любопытства потащила узнать, кто такие комитенты. Все оказалось много проще, чем думал вчера. Были они не инопланетяне и даже не интуристы, а узаконенные государством спекулянты. Только спекулировали теперь не сами, а через магазин.