Измена. Простить, отпустить, отомстить?
Шрифт:
Сын кинулся к подоконнику, потянул на себя ручку, и через секунду в комнату ворвался порыв холодного воздуха.
– С невестой меня знакомить будешь? – задрав лицо вверх, я провела по щекам пальцами, будто умывалась этим свежим воздухом, как люди умываются водой.
Никита подозрительно долго молчал. Не выдержав этой гнетущей тишины, я посмотрела в его сторону: - стоит, ковыряет пол носком тапки, насупленный и красный, как рак.
– Не познакомлю.
– А что так? Показать стыдно?
– Невеста еще не знает о своем статусе. Да и не пойдет она.
–
– О чем? Кто пришла?!
– Сын пронзил меня острым взглядом.
– Ну как кто, - я развела руками. – Твоя любимая женщина, Женечка Соколова. Немножко твоя, немножко папина, на сдачу Тамаркина. Ну чего хмуришься, ты ведь специально слил то видео. Чтобы я все узнала, и папа разошелся с Женей, освободив тебе дорогу.
– Специально, - кивнул Никита, - но только ты все не так поняла.
Никита подскочил ко мне, силой усадил на диван и сам плюхнулся рядом. Смотрел преданно, как собака, говорил быстро и искренне:
– Мам, ваша Соколова попросила меня глянуть комп, когда я из армии вернулся. Типа сломался и не включается, ну я и полез спасать даму. А пока шарил по папкам, нашел кучу фильмов прикольных, с ней и с… отцом. Понимаешь? Я несколько себе на флэшу скинул, когда комп ей вернул, вот и все.
?Никита не умел врать. Это у него в меня. В отличие от Савранского, который по должности носил на лице маску, сын рубил всю правду до конца. И выдавали его не только топорные, не правильно подобранные слова, но и мимика сельского дурака в Эрмитаже.
Брови скачут на лбу, как две толстые гусеницы, а взгляд ошалевший такой, притрушенный.
– То есть ты не влюблен в Женю?
– Да как можно, она же это, прости… Господи, - искренне возмутился сын. Он вытер руками красное от волнения лицо и встряхнул пальцы, будто скидывал с себя все напряжение этого дня. – Фух, мне аж полегчало, как я во всем признался!
– А мне нет. Зачем ты показал то видео?
– Чтобы ты увидела.
– Для этого нужен какой-то особенный экран? С определенным разрешением? Такой был только в ресторане, а дома никак?
Никита поморщился. Тон моего голоса намекал, что буря не миновала. Я была так зла. На сына, на мужа, на своих родителей, на Тамару и на себя, что эта ярость, тщательно копившаяся и подавляемая, разрослась как на дрожжах и грозилась вылезти наружу.
– Ты специально показал фильм при всех?
– Специально, - Никита опустил лицо вниз, так что я больше не видела его бесстыдных глаз.
– Я могу узнать, зачем?
– Чтобы ты его точно бросила.
– Понятно, - всхлипнула я. – Значит, чтобы решиться на что-то, меня нужно публично окунуть лицом в навоз, верно? Унизить и растоптать.
– А что не так? – Никита вскинул выбритую голову и бросил на меня острый, отчаянный взгляд. – Сработало же! Сработало!!! Я знаю тебя, если бы все случилось тихо, то папа бы смог убедить, что тебе все показалось. Потом подключились бы другие родственники, и вот ты уже плачешь в туалете и улыбаешься в столовой, когда подаешь нам обед.
–
– Ну как есть, - ощерился сын. – Плавали, знаем. Отец тебя ни в грош не ставит, сидит на работе, пока ты везде за него отдуваешься, а ты делаешь вид, что все нормально и прячешься за своими шуточкам. Я что не вижу? Я же сам такой же! Отшучиваюсь, когда у самого внутри погано! Поэтому да, пришлось сделать вот так. Потому что предательство ты бы простила, а задетую гордость нет.
– Все видели этот позор, - не глядя на Никиту, прохрипела я. В комнате стало холодно. Распахнутое окно больше не давало легким воздух, оно вымораживало меня изнутри, так, что скоро вместо бьющегося сердца останется кусок льда, как у Снежной Королевы.
– Я специально выбрал такой фильм, где его, - презрительно процедил Никита, - почти не видно. Ты бы узнала, а остальные нет.
– То есть нужно сказать тебе спасибо за заботу?! – Всплеснула я руками.
– Было бы неплохо.
– Спасибо, спасибо, сынок, что растоптал и унизил меня вместе со всеми остальными.
Я подскочила и бросилась к подоконнику, чтобы, наконец, закрыть, замуровать, забетонировать чертово окно! Нельзя больше в таком холоде! Если я останусь тут хоть ненадолго, то замерзну так, что никто и ничто больше не отогреет меня! Никогда!!!
– Я хотел, чтобы ты снова была свободной. Чтобы отец оставил тебя в покое.
– Да тебе-то какая от этого радость, благодетель мой?!
– Потому что я тоже люблю!
– От его крика, казалось, задрожали стекла в рамах. Никита встал и в два огромных шага догнал меня, а потом с грохотом закрыл оконный замок, с которым не могли справиться мои онемевшие пальцы.
– И кого же ты любишь? – прошептала я, и снова посмотрела на своего мальчика. Нет, не мальчика, мужчину. Дурного, но уже взрослого.
– Я не могу сказать.
– Даже так…
– Я клянусь, что это не Женя, я бы никогда не смог так поступить по отношению к тебе. Но я не могу рассказать про свою любимую, пока она не захочет этого сама, хорошо? Просто… я знаю, какого это, когда ты что-то чувствуешь. – Он приблизился ко мне и постарался обнять, но я отстранилась. Не нужно, милый. Все еще болит. – Я бы ни за что не обидел свою женщину, даже не смотря на то, что мы не вместе, я бы ее оберегал. Хотя нас не связывают никакие обязательства, а отца связывают. И он на них положил, большой и толстый. И предал тебя! И я решил восстановить справедливость, сделал так, чтобы ты обо всем узнала и ушла от него, наконец.
– Наконец…
– Да! Он всю жизнь тебе мозги дурил, а ты и не замечала. А теперь вон, глаза хоть раскрыла.
– А ты не подумал о скандале, который мог случиться?
– Да плевать!
– Хорошо. А о клинике и репутации?
– По хер на репутацию, ты что не понимаешь?
– Ладно, а о том, что от таких откровений моей бабушке или свекру могло стать плохо? Что у них могло прихватить сердце и закончилось бы все не разводом, а панихидой, об этом, мой дорогой Робин Гуд ты тоже не подумал?