Изменяя прошлое
Шрифт:
И какой вывод из всего этого? Он прост: если надо сдать преступников для изменения своей судьбы, просто сдай их и забудь. Именно это и имел в виду Нечай, удивляясь моей наивности.
Я хмуро посмотрел на него и спросил:
— Сам-то хоть понял, что надо делать тебе?
Нечай почесал в затылке, посмотрел в потолок, подсказки там не нашел и честно ответил:
— Не совсем.
И тут же подхватился:
— А ты что, знаешь?
— Знаю, — пожал я плечами, — только то, что менять надо свою судьбу, а не судьбу отца.
— А разве смерть отца не изменила мою судьбу? — тут же парировал Нечай.
— Изменила, конечно, — вздохнул я. — Но ты же видишь, что это так не работает.
Мы еще помолчали, прихлебывая чай, я с конфетами, Нечай с вареньем, потом я достал прибор.
— Метнешься еще разок? — понимающе мигнул кент.
—
— Сдашь дружков? — прищурился Нечай.
Я прищурился и с наглой улыбкой посмотрел на него:
— Совсем сдурел, что ли, старый?
И Нечай так же нагло улыбнулся в ответ.
***
Июнь 1979 года.
Весело болтая, мы шли мимо школы, с одной стороны, и школьного сада, с другой. Я смотрел на лица моих приятелей, а на душе было темнее тучи. Да, никто из них не был мне никогда настоящим другом (с возрастом я пересмотрел свои представления о дружбе): просто приятели юности, с которыми весело проводили время. Да, расставшись после моего отъезда на учебу, я с ними не общался больше, практически никогда. И даже вернувшись всего-то через учебный год, больше с этой компанией я не тусовался. Жизнь у каждого из них сложилась по-своему, кто-то, как Микроб, сядет всего через несколько дней, кто-то, как я, сядет позже совсем за другие дела, а кто-то не сядет никогда. Многие из тех, кто идет сейчас со мной рядом, уже давно умрут к тому времени, когда Сурок изобретет свой прибор. Все же, шестьдесят лет в России — это почти предельный возраст для мужчин. Мужчины и во всем-то мире живут, в среднем, на десять лет меньше женщин, а у нас, как я буквально вчера прочитал на сайте Росстата, за последние полвека — то есть, как раз за большую часть моих лет, продолжительность жизни мужчин колебалась в среднем от пятидесяти восьми до шестидесяти семи лет.
Кстати, раньше мне казалось это несправедливым, но насмотревшись на одинокую жизнь отечественных старушек, больных тем, этим и еще вон тем, решил, что это даже хорошо, что мы не доживаем до этих старческих проблем. Ну ее к Богу, эту стариковскую жизнь, я и в свои-то шестьдесят, несмотря на то что еще относительно крепок, нет-нет, да задумываюсь о том, что в принципе жить дальше-то и незачем. Нет ничего такого, что я еще не понял бы об этой жизни, да и стремиться не к чему. Потерялся смысл… К тому же крепок я лишь относительно, нет во мне уже той энергии жизни, которая сейчас бурлит вот в этом молодом теле. Да-а-а, в молодости, как я это вижу сейчас на контрасте, жизнь совершенно другая: все ярче, дышится легче, запахи насыщенней, вкус потрясающий — просто жить хочется. К моим годам все постепенно потускнело, и лишь вернувшись, я понял, насколько все во мне изменилось к худшему в плане качества жизни — не столько даже внешнего, сколько внутреннего. Когда вновь очухиваюсь в старом теле, словно из яркой, светлой, теплой и солнечной весны попадаю сразу, без перехода, в холодную, сырую и дождливую осень. Такая тоска внутри разливается, что словами не передать.
Я глубоко втянул ноздрями воздух моей юности и вновь оглядел приятелей. Если все произойдет так, как было в последний раз, то преступников будет двое: Микроб, который меня сдал ментам, не задумываясь, и Джин, скорее всего, почему-то мне так кажется. Он самый смелый и, понятно, самый глупый из всех них. Посмотрим, насколько я прав.
Кто они мне? — Так, ненадежные приятели, как я уже знаю, готовые в любой момент предать. Всех не проверял, конечно, но судя по тому, что никто из них Микроба потом не осудил, а меня не поддержал, сами они из того же теста, что и этот гондон с усами. Из-за этого с ними потом и не ходил больше. Так с чего мне их жалеть?
«Но они же люди, со своей судьбой, которую ты сломаешь» — крикнул во мне некто неопознанный. «Подожди, — ответил я незнакомцу, ничуть не удивившись, — не кипешуй, давай разберемся. Они собираются ограбить людей и пропить их деньги, так?». Тот, кто внутри, проворчал что-то неразборчивое. «Так, — удовлетворенно повторил я. — Но разве не долг нормального человека предотвратить преступление?» — «Мудак» — коротко резюмировал внутренний голос и замолчал.
Я понял, что он хотел сказать. Он имел в виду, что я собираюсь сделать сейчас то, против чего сам же был всю свою жизнь, против тех принципов, которые провозглашал и которым учил других. И кто я после это? — Конечно, мудак. Я и сам это чувствовал,
А тут еще зачем-то всплыл в воображении Владимир Высоцкий в роли Глеба Жеглова с почти уже сакраментальным: «Вор должен сидеть в тюрьме!». Высоцкий сейчас жив и будет жить еще целый год, а фильм «Место встречи изменить нельзя», точно помню, выйдет этой осенью, сразу став всесоюзным хитом.
И мысль о том, что Высоцкий еще жив, почему-то сразу расставила все на свои места. Что сопли распустил, Пастор? Решил поменять жизнь? — Так меняй!
***
На этот раз, тихонько отвалив от компании, я не стал прятаться в высокой траве на вале, а стоял у тротуара за деревом и издали наблюдал за тем, как мои дружки ведут лохов к месту ограбления. Осталась максимум пара – тройка минут, и я в отчаянии огляделся. На другой стороне, метрах в двадцати шел, не торопясь, наряд ППС, трое молодых ребят, больше глазеющих на девчонок, чем следящих за порядком. Хорошо, движение в это время никакое, хотя и самый центр городка, поэтому я, махнув головой налево-направо, рванул к ним через дорогу. Они, с удивлением увидев бегущего к ним паренька, насторожились, все же ребята были на работе.
— Там, — крикнул я, подбегая, — грабят мужиков, прямо сейчас! Быстрее!
И сам рванул вперед, а менты, ни слова не говоря, припустили за мной. Когда подбежали к тому дереву, за которым я стоял до этого, то, как раз успели к самому финалу разворачивающегося представления. Едва я успел показать рукой на своих приятелей и прошептать «Вот эти…», как прямо на наших глазах, Микроб вырвал сумку у одного из мужиков, что-то при этом тому доказывая.
Я оглянулся на ментов, и они кивнули — мол, видим.
— Стой здесь, парень, не уходи, — сказал мне, видимо, старший патруля с тремя сержантскими лычками на погонах, и они быстрым шагом устремились к месту происшествия. Но я, подождав, когда они отойдут чуть дальше, перешел за угол магазина, чтобы, как только менты возьмут грабителей, сразу свалить. Не хватало мне еще быть свидетелем!
Пока менты шли, спектакль как по нотам разыгрывался на моих глазах уже не в первый раз. На этот раз все актеры тоже сыграли великолепно. Пока Микроб пытался что-то доказать терпиле, отведя руку с сумкой назад, Джин, как бы проходя мимо него, подставил ладонь, а тот просто опустил в нее ручки сумки, и они в тот же миг рванули в разные стороны. Потерпевшие растерялись, не сообразив, за кем бежать, но что еще хуже, растерялись и менты. А в это время Джин с сумкой, забежав на малый вал, пронесся по нему и, нырнув вниз по еле заметной тропинке, исчез из виду. А Микроба все же догнали, зря он в ту сторону побежал, шансов против двух молодых и здоровых парней в форме у него не было.
Не желая видеть, что будет дальше, я завернул за угол и самым быстрым шагом пошел вперед, куда-нибудь, лишь бы подальше отсюда. И тут из-за магазина, чуть не врезавшись в случайного прохожего, с ошалелыми глазами вылетел Джин и, увидев меня, крикнул «Держи!», протягивая мне сумку. Я машинально ее взял, а он рванул дальше. Сука, сука! Я оглянулся, ментов не видно, и я припустил через площадь перед рестораном «Теремок» в направлении школьного сада. А что мне оставалось делать?
Забежав за первые яблони, я остановился и, тяжело дыша, обернулся посмотреть, где легавые. Их не было, вообще все было спокойно, словно ничего не случилось, жизнь медленно и однообразно-провинциально текла вокруг своим чередом. Народ неторопливо шагал по своим делам, проезжали редкие автомобили, в основном грузовые, принадлежащие разным предприятиям. Да и легковые, по большей части, тоже были служебными. Не то чтобы денег у народа не было, деньги были! Автомобиль было не купить, в очередях за личным авто люди годами стояли, на какие только ухищрения не шли! Даже подержанные машины с рук продавались дороже, чем новые у государства, просто потому, что у государства было не купить! Вот, кто-то скажет мне, почему? В чем состояла сложность снабдить народ тем, за что он готов он был платить? Нет, мне пытались потом объяснять, я даже какие-то статьи читал, но не понял, хотя я не тупой. Впрочем, хрен с ним, мне сейчас не до этого. Что делать-то?