Изнанка судьбы
Шрифт:
— Госпожа нервничает, — отметила фрау Готтер, поглядывая на тревожно звенящий колокольчик.
Девица с овечьим лицом вскочила:
— Я схожу, спрошу, чего надо.
Фрау Готтер неодобрительно пожевала губу, посмотрела ей вслед, ругая свою добросердечность. Вроде и старательная девушка, а сразу видно: не приживется она в доме. Деревня из нее так и прет. Как бы баронесса не осердилась.
А девица пробежала по этажу, изображая всем своим видом рвение, но уже на подходе к лестнице сбавила шаг. Медленно поднявшись по ступенькам, замерла у двери, вслушиваясь в
Глава 7. Черная флейта
Элисон
На главной площади Братсмута было людно. Воскресный день после полудня — народ шел с рынка, из храма, прогуливались степенные, зажиточные горожане. В воздухе ощущался неуловимый предпраздничный дух.
Канун Мидста, середина зимы. В Гринберри Манор сейчас украшают окна ветками ели и остролиста, на кухне пекут пироги, в одном из которых обязательно будет монетка…
Порыв ветра донес запах свежей выпечки из ближайшей булочной. Я сглотнула и оперлась о стену. От аппетитного духа голова пошла кругом. Я не ела два дня.
Это было одной из главных причин, по которой я сейчас стояла на площади, собираясь с духом.
Вид у меня, должно быть, был прежалкий. Грязное, истрепанное платье, нечесаные волосы свалялись в колтун, рваный плащ, а ведь совсем недавно он был новым и добротным. Безденежное бродяжничество никого не красит, испытания, щедро отмеренные мне дорогой, отложили отпечаток на всей моей внешности. Лицо осунулось, сильнее выдавались скулы. Особенно изменились глаза. Когда я разглядывала полчаса назад свое отражение в начищенной до медного блеска табличке, меня поразило, каким затравленным сделался взгляд. В дополнение к нему за считанные дни стала почти родной привычка красться по стенке и втягивать голову.
Мне повезло тогда — даже не заболела после ночевки на холодном камне под открытым небом. Отлежавшись пару дней в деревне, я продолжила путь, уже без лошади.
Дорога не была жестокой. Меня не тронули ни люди, ни звери. Не стало проблемой отсутствие мужчины-защитника рядом. Никому не было дела до замызганной бродяжки Элли.
И все же я сделала ошибку. Не когда сбежала от Рэндольфа, позже. Надо было пробираться обратно в Сэнтшим, где остались родные. Связаться с братом, попросить помощи и денег. Я же зачем-то пошла на юг, к перешейку, соединившему Гэльский полуостров с материком. Словно собиралась продолжить путешествие в Церу, только уже без фэйри.
Ночами, устроившись на сеновале за половину медяшки, я плакала от холода, боли в стертых ногах и страха перед будущим. Оно казалось беспросветным. Мне хотелось обнять Рэндольфа. Я скучала по брату, сестрам, даже по маменькиным нотациям. Терри ошибся, когда сказал, что только я могу решить свои проблемы. В действительности я слаба и неспособна о себе позаботиться.
За два дня пути до Братсмута кончились деньги, и навалилась безнадежность.
Сейчас я мало чем отличалась от нищих, клянчивших деньги у ступеней храма. А очень скоро отличие должно было стереться совсем, потому что я собиралась
Я никогда не отличалась особой гордостью, безумцам это не к лицу, но все же яма, в которую собиралась шагнуть, ужасала даже меня. Оставайся малейшая возможность попросить о помощи у родных или друзей, я бы воспользовалась ею. Но я была одна, за сотню миль от дома, без денег и любых бумаг, что могли бы подтвердить мою личность. Быть безумицей несладко, даже когда ты графская дочка. Мне не хотелось проверять, каково это — считаться в глазах окружающих чокнутой бродяжкой, верящей, что она Элисон Майтлтон, — поэтому я не пыталась смущать умы людей своей невероятной историей.
Еще раз глубоко вздохнув, я отлипла от стенки и подошла к ступеням храма, встав чуть поодаль от городских нищих, положила перед собой шляпу. Дерево флейты в руках было гладким и чуть теплым. Я поднесла инструмент к губам, прикрыла глаза, и наш совместный вздох зазвучал по площади над головами прохожих…
Я немножко училась играть на флейте. Не могу сказать, что у меня хорошо получалось. К тому же в последний раз я брала в руки инструмент почти год назад. Да и сама флейта, с которой меня учили обращаться, выглядела иначе — проще, с меньшим количеством клапанов.
И все же в памяти засело несколько простеньких пьес. Я надеялась, что этих невеликих знаний хватит, чтобы выпросить пару грошей на ужин и ночлег.
Звуки музыки затопили меня, обволакивая сознание. Ах, как печально, пронзительно и нежно пела эта флейта! Бархатные переливы ее голоса заполнили площадь, в них были шум летнего дождя, луна над гэльскими холмами, пляска кобольдов в полной росы траве. И тонкий флер грусти по несбывшемуся, по прошлому, что ушло безвозвратно.
Она была как живая — черная флейта моего Рэндольфа. Приникая к ней губами, вдувая воздух, поглаживая клапаны, я ощущала, как в ответ что-то осторожно приникает и ластится ко мне. Дыхание становилось песней, теплые звуки уводили все дальше, туда, где не было бед и боли, где на вершине холма в зарослях душистого вереска лежала, раскинув руки в попытке объять небо, девочка с волосами цвета осенней листвы…
Ветер крадется в травах, чуть поглаживает пушистые метелки кончиками пальцев. Пахнет шиповником и вереском. Полдень.
Она протягивает руки и смеется:
— Смотрите!
С ладоней вспархивают бабочки. Десятки бабочек с огромными радужными крыльями.
Рэнди смотрит, как солнце играет в рыжем пламени волос, и улыбается. Он счастлив.
На лице Терри вспыхивает восторженная улыбка:
— Ух ты! А птицу можешь?
— Запросто!
Прижимает руки к сердцу, а потом выбрасывает вперед. Птица с разноцветными серповидными крыльями срывается, чтобы взлететь и растаять в небесной лазури.
Девочка смеется и падает в траву, не боясь испачкать соком платье: стоит ей пожелать — подол разгладится, а зеленые пятна исчезнут сами собой.
Она поворачивается к нему, сдувает упавший на глаз локон. В еще ребячливых повадках проскальзывает инстинктивное женское кокетство.
— Ты видел, Рэнди? Видел, как я могу?!