Изумрудный Армавир
Шрифт:
— Impossible! — возразил я, и сам опешил от незнакомого иностранного слова. — Это я сейчас на голландском, что ли?
— На английском. Слово означает «невозможно» или «не может быть».
— Я и говорю, что невозможно. Не может такого посибла быть. Я ещё вчера там был. Закубанье до ума доводил. Причём, в двух мирах одновременно, — разгорячился я с новой силой.
— Ты, вообще, знаешь, как удочка работает? Ведь тебя сначала вернули домой. Неделю тут смурной бродил, а потом твоё величество заметнули обратно во второй круг. Назад во времени.
А как эту самую неделю взрослым отработал, так тебя в то же самое время обратно вернули. Вроде как, не было этой недели. Вот от этого всего в твоей голове сейчас путаница, — объяснил Угодник всё, как понимал сам.
— Ерунда. Причём, полная. Я же всё помню. Никуда меня не возвращали. А, главное, девчонок вокруг и в помине не было. Мы, мальчишки, всей улицей этим обстоятельством, знаешь, как гордились. Ни у кого из нас ни сестёр, ни соседок отродясь не бывало. От Советской Армии и до Ковтюха – ни одной. На остальных улицах, которые пересекаются, были, но на нашей – ни души.
— А вот это я и себе не могу объяснить. Но ты же говоришь, что всех этих девчонок знаешь, — с надеждой напомнил Николай.
— Говорю. Знаю всех поимённо, но не помню, чтобы они здесь водились. Ещё и в таких несметных количествах.
— Ты о ком? Может, я тоже кого-нибудь знаю? — попросил уточнить Угодник.
— Маринку знаешь, что на заднем плане… На нашем отрезанном огороде обитает?
— Нет.
— Таньку, которая Петькина сестра? Деда Кацубы внучка?
— Знаю. Но она…
— Теперь опять у деда живёт. А в их мазанке снова-здорова обитают квартиранты Копытцы. Представляешь? А в соседнем дворе, у бабы Дуси, целых пятеро завелось. И Машуня. И Валька с Наташкой. И это только внучки. А во второй их хате, что слева, живут квартиранты с дочками Ольгой и Эллой. Жуть, — разошёлся я с доказательствами и позабыл, что Николай тоже пытался вместе со мной думать о нашествии соседок.
— То, что у соседки есть внучки, я знал. Но то, что они теперь здесь живут, нет. Где же они помещаются, если ещё и квартиранты у них имеются? В тесноте, да не в обиде? Так получается?
— Как это, не в обиде? Ещё как, в обиде, — взбунтовался я. — Не было такого в нашем мире. Чересчур это. Так не должно быть.
— Успокойся. Лучше расскажи, что и как ты помнишь? Всё, что с тобою и мною было, выкладывай. А я тебе расскажу, как с моей колокольни виделось. Разберёмся помаленьку. Особенно меня беспокоит, что ты на иностранном языке лопочешь, а сам этого даже не осознаёшь.
— Во бу хой шо Хань-юй. Во хой шо Э-юй. И всё.
— Так. Китайского нам только не хватало, — замахал Угодник руками.
— Какого ещё китайского? Я же, наоборот, только что сказал, что китайской грамоты ни в зуб ногой.
— Посчитай-ка до десяти. На своём, на китайском, — потребовал дядька.
— Ич, ни, сан, ши, го…
— Это японский. А я просил по-китайски.
— И, ар, сань, сы, у, лю…
— Кошмар, — вырвалось у Николая.
— А на голландском: one, two, three…
—
— Да ничегошеньки я не знаю. И учил всё по одному уроку, не больше. А вот, где и когда это было, не помню. Вроде, в школе. В нашей, но только белой и двадцатиэтажной. Я там ещё Маршака какого-то читал. И совсем не того, который стишки писал. У моего что-то с элементарными частицами связано. С проблемами физики. С хиральностью и инвариантностью, с изоспинами и лагранжианами. Вот где кошмар, — припомнил я всё, чем с самого утра была забита головушка, и от чего меня смогли отвлечь лишь невесть откуда материализовавшиеся соседки.
— Нужно срочно что-то делать. Как-то тебя успокоить, — задумался вслух Николай.
— На гипноз и стирание памяти не согласен. И так не знаю, откуда я… Девчонки эти завелись. Со своей памятью как-нибудь сам разберусь. Мне уже давненько о чужих приключениях сны снятся. И о Кармалии, и про Скефия. Я даже разок Стихией во сне был. А, может, не разок.
— Неужели? — поразился дядька. — Павлу только ни-ни.
— Ему и дела до меня нет.
— Ладно. Я снова в командировку. Попробую всё узнать. Смотаюсь к твоей подружке зеленоглазке.
— К тётке-красотке? Сейчас она для меня девчушка. Ну, пока ещё третий глаз не проснулся.
— Сейчас не до шуточек. Сходи в сарай. Я тебе там… Всем вам подарок купил. За первую победу над бедой, — торжественно выговорил Угодник и ушёл в дедову хату, оставив меня озадаченно почёсывать затылок.
«Что за каша в моей голове? Всё, что не было, помню и знаю. А то, что было – ни в одном глазу. Так же не бывает», — задумался я, стоя в сарае, и не сразу отыскал глазами подарок Николая.
— Глобус! Огромный глобус! Можно начинать дальние путешествия, — раскричался я, словно безумный ребёнок, коим, в сущности, являлся.
Прямо на дедовом почтовом комоде возвышался невиданный новёхонький глобус. Не простой школьный шарик с подставкой, кое-как оклеенный цветными картами мира, а его исполинский брат. Как минимум, в три раза крупнее и, скорее всего, значительно дороже.
Надписи океанов и материков, государств и их столиц, рек и озёр, и других многочисленных географических объектов, были на английском языке. Тяжёлая резная бронзовая подставка, с такой же массивной дугой от полюса до полюса, обрамляли всё пёстрое великолепие модели земного шара. Модели моего мира.
— Фантастика, — только и смог я выговорить, когда осторожно взял в руки этот восхитительный и бесценный подарок.
«В такое сокровище булавками не потыкаешь. Рука не поднимется. А нам рабочий инструмент нужен, — засомневался я в подобных излишествах. — Как же быть? И во сне видел не такой. Тоже крупный, но другой. Не этот. Тот был утыкан булавками, словно ёжик. А мы тогда собирались…»
— Ёшеньки! Мои же бойцы, ни ухом, ни рылом о мировых возможностях, — вскрикнул я от неожиданного озарения и чуть не выронил «Адмирала».